Для холодца. И вся твоя отчизна Похожа на такого кабана. Прилавки с рыбой влажно пахнут морем. Копченый угорь тает на жаре. И красные огромные омары Гурманов с нетерпеньем ожидают. И льются ртутным серебром в корыта Трепещущие струи из сельдей. А там желтеет свежим маслом репа, Вот огурцы, брюссельская капуста, Редис, как роза, с белоснежной попкой И с каплями на листьях ситовидных. А помидоры с влагою горячей От десен солнцем брызгаются в глотки. И это все, наваленное кучей, Обрызганное солнцем и водою, Поет, и радуется, и звенит. Край сыт обильно, как пастух на Юрья: Из разных стран приносят корабли Корицы запах островов далеких, Гвоздику, черный и душистый перец — Он трепетно желудки сокращает. Иначе мяса, дичи, всякой рыбы Страна бы не могла переварить. Мужицкий Брейгель вновь идет на площадь, Садится и в руке альбом сжимает. Он видит тучных бюргеров за пивом, Слепого, нежно гладящего скрипку, Столы — кряхтят натужно от жратвы, Наставленной на них. А на крылечке Стоит шинкарка и глядит на площадь, На полные столы и на гуляк. Отдайся ей. Да только помолившись, Чтобы живой хоть душу отпустили Объятья страшных белоснежных рук. Так, подбоченившись, она стоит, И ноги, как окорока, все топчут Сдается, не крыльцо, а государство. А впрочем, таких женщин здесь и любят. Вот мельник плавно из толпы выходит. Перед шинкаркою ногою дрыгнул И пригласил ее с собой на танец. Пол гнется под слоновьею походкой. И вот летят они. Трясутся груди. Ворочают мощнейшими мясами И задом дрыгают. И сытый пот Стекает с круглых лиц в пивные кружки. Вот веки Брейгеля зрачки прикрыли. Он думает, что мельнику с шинкаркой Прекрасно будет спать на сеновале, А там пусть все на свете трын-трава. За сытостью они не замечают, Что шашель ест их дом, их обворуют, Страны название «край Нидерландов» Забудут спящие. Будь проклят край! Никто не хочет знать здесь о свободе, О поисках, горенье и искусстве. Нет, — он солгал, — искусство разрешают. Оно должно ласкать глаза у сытых, И благородными писать их лица, И в мышцы превращать на шеях жир, И воспевать их теплые покои, Их одеяла, ночники и жен их, Спокойных, как голландские коровы; Доказывать, как будто эти люди, Ловцы омаров и ткачи шелков, Живут без кашля и не тонут в море. Что выведет из сытого блаженства?! Сам каждый за себя. Ничто не тронет. Икар погибнет — и никто не бросит И взгляда на те вспененные волны, Где жалобно, мучительно и гордо Вдруг сломанное вскинулось крыло. Что им до взлетов и до грез высоких, До мужества, горенья за свободу? Они свой зоб набьют — и под перину. Страна лентяев! На траве густой, Под деревом, взрастившим вместо яблок На толстых ветках даже колбасу, Что капает с концов прозрачным жиром, Взрастившим с требухою пирожки, — Спят люди мертвым сном и в ус не дуют. Спит воин, головою меч прикрывший, Чиновник спит, разинув рот слюнявый, Крестьянин спит, забыв свое цепильно. Откуда-то к лентяям из кустов Идет яичница на тонких ножках. От черной раскаленной сковородки Парок благонамеренный курится, И остается только ртом почавкать. А делать что ж еще? Вкушать съестное Закон ведь никому не запрещает, Раз деньги есть.
