Кир прикусывает губы. На глазах слезы: от обиды на самого себя. Я ласково хлопаю его по плечу.
— Не огорчайся, Кир. Все прыгают.
— И ты тоже прыгал?
— Конечно.
— А долго?
— Долго.
— А пугался? Бросал педали?
— Случалось.
Впереди и сзади стоят у нас на машине таблички — «учебная». Между табличками на толстых солидных справочниках сидит Кир.
— Папа, я начну сначала, можно?
— Конечно. Только давай пропустим тот встречный автобус.
— Давай.
Должны ехать трое
Руку поднимает дед, голосует. Он в сапогах, в ватной стеганке. Стоит, опирается на палку. Сгорбился, устал.
Я останавливаю машину. Кир выскакивает и открывает заднюю дверцу. Помогает деду сесть.
— Далеко вам? — спрашиваю я.
— В деревню Хабаровку.
Дед устраивает палку между колен. Складывает на ней ладони грибком — одна на другую.
Кир снова на месте. Мы трогаемся.
Дед заводит разговор о нынешней весне, которая то теплом по земле ходит, то морозом возьмется. Долгая весна, истяжная. Но озимые поднимаются не плохо. Ишь зеленеют!
Мы смотрим на озимые. Они зеленеют первой влажной зеленью. Кое-где в деревнях лежит снег. В снегу топчутся утки: ждут воду. Она появится в полдень, когда пригреет солнце.
Дед уже не работает. По старости. Прежде, в далекие времена, был сухарником. Выпекал сухари, витушки, рогульки, именинные крендели. А начинал свою жизнь с того, что чистил в булочных мешки и хлебные формы. Скреб ножом-тупиком тесто. Пропаливал глиняные квашни.
Кир слушает. Ему интересно. Дед рассказывает охотно: далекое становится для него близким. У Кира нет еще такого далекого. Да и у меня его нет: деду уже за восемьдесят.
Когда приехали в Хабаровку, дед достал деньги.
Мы сказали, что деньги с попутчиков не берем: если в машине едут двое, а поместиться могут трое, то должны ехать трое. И деньги тут ни при чем.
Она села вскоре после деда. Была в гостях у матери в совхозе и возвращалась в город.
Я спросил, что она делает в городе.
— Учусь в вечерней школе. — Потом добавила: — И работаю.
— А кем работаешь?
Девушка смутилась.
— Техничкой в интернате.
Кир не понял, что такое техничка.
— Ну, мою полы, убираю. Нянечка я, уборщица.
Кир говорит:
— Я тоже люблю убирать, мыть машину.
Девушка смеется. Она больше не стесняется нас.
— Еще я была поварихой. В детском саду.
— А трудно быть поварихой? — спрашивает Кир.
— Сначала было трудно. Нельзя опаздывать с обедом: дети уснут. Набегаются за день и с ног падают, спать хотят.
— Я тоже, когда спать хочу, падаю с ног, — говорит Кир.
Девушка смеется.
Он сразу попросил:
— Нельзя ли побыстрее!
— А что случилось?
Это был паренек рыжий и конопатый. Чуб его вспыхивал на солнце, точно факел.
— Автолавка проехала. Догнать мне ее надо.
— Догоним.
Я подбавил скорости. Требовалось выручить человека: догнать магазин. И мы его догнали. Посигналили, чтобы остановился.
Магазин остановился. Паренек был счастлив.
Девочка в белом школьном переднике. Робко махнула рукой. Возле девочки на чемодане сидела пожилая женщина. Мы с Киром затормозили.
Это оказались бабушка с внучкой. Бабушка провожала внучку в пионерский лагерь.
— Вы ее до переезда через железную дорогу. Пожалуйста, не откажите. Там у них собрание назначено, — говорит бабушка.
— Сбор, а не собрание, — поправляет внучка.
Я помог поставить в машину чемодан. Кир сказал:
— Хочешь, садись впереди.
Бабушка попыталась сунуть мне в карман деньги.
Кир поспешил удержать ее руку.
Если в машине едут двое, а поместиться могут трое, то должны ехать трое. И деньги тут ни при чем.
На огонек
Он вышел к нам из леса — старый одинокий пес.
Мы грели на спиртовке мясные консервы, поджаривали лук. Он стоял и смотрел: прогоним или нет.
— Иди к нам, — сказал Кир. — Иди. Не бойся.
Но он боялся.
Мы кончили греть мясо, поджаривать лук. Поставили на спиртовку чайник.
Мясо разделили на три части — себе и ему. Себе с луком, ему без лука. Положили в пустую консервную банку, пододвинули навстречу. Он испугался, отбежал. Не поверил.
Мы начали есть
Он медленно обошел вокруг нас, все еще приглядываясь, что за люди — хорошие или плохие. Наконец рискнул и остановился у мяса.
— Не торопись, — сказал Кир. — Оно горячее.
