Еще до войны, говоря на вечере 'Чисел' о Пушкине, Г. Иванов сказал: поэзия и тайна неразлучны; там, где кончается тайна, кончается и поэзия. Тайна, которая его привлекает, связана с 'нетленной вечной Россией', ее поэтами, как Гумилев и Блок, и, наконец, с самим городом, где прошла их и его собственная жизнь. Этому городу посвящено лучшее, что Г. Иванов написал в прозе в последие годы своей жизни: очерк 'Закат над Петербургом'. Нет сомнения, этот блестя-щий очерк, полный личных и литературных реминисценций, пронизывает ностальгическая нота. Но она облагорожена теплым гармоническим светом любви к городу, который в мировоззрении и мироощущении поэта был 'нашим все'. Остальная Россия для петербуржца, посвященного в тайну этого фантастического, умышленного и загадочного города, в духовном смысле жила отраженным светом Петербурга. Петербург был идеей, мозгом и сердцем страны, невралгическим центром, в котором сходились магистральные пути русской жизни. 'Словно в нем мы потеряли все, для чего стоит жить'. Этот очерк еще не нашел достойного места в литературе - главным образом потому, что проза Г. Иванова до сих пор не была собрана и не рассматривалась взятая в целом, не прини-малась во внимание как часть наследия, оставленного большим поэтом - такая часть, которая является лучшим комментарием к его собственным стихам, хотя место последних в русской литературе было неоднократно показано и установлено. Еще в тридцатые годы критик П. Бицилли сказал о Г. Иванове: 'самый чарующий, самый 'пронзительный' из современных русских поэтов'. Эта пронзительность чувства и проницательность духовного зрения особенно ощутимы в 'Закате над Петербургом'. Такой очерк мог написать только 'последний из петербургских поэтов' и само это произведение явилось заключительным аккордом давно и насильственно прекращенного петербургского ренессанса. Но существенно, что этот аккорд прозвучал не под занавес, не в 1917, не в 1922, а через много лет. Существенно для традиции, для национальной культурной памяти.
Вадим Крейд
