Надо зеленеть

Панасенко ЛеонидНадо зеленеть

Леонид Панасенко

Надо зеленеть...

Он встал, как всегда, бесшумно, чтобы не разбудить жену. Было около шести по местному времени. В узком осколке слюды, который он прошлым летом оправил деревом, смутно отразилось его большое нескладное тело. 'Будто в спешке собирали - из чего придется', - мельком подумал Ким и улыбнулся.

Он жил уже четвертую жизнь - двести сорок восемь лет от первого рождения и немногим больше тридцати от последнего - и каждый раз, меняя износившийся организм, до мельчайших деталей воссоздавал и свою не очень удачную телесную оболочку. Его приверженность к традиционной биоформе другие Импровизаторы считали чудачеством, прихотью мастера, потому что любая стабильность в изменяющемся мире всегда стоит немалых усилий, гораздо проще придумать себе тело более современное и удобное для работы. Он знал, что начинающие Импровизаторы охотно выращивают массу дополнительных органов чувств, дублируют сердечно-сосудистую систему, объясняя все эти приготовления будущими трудностями. Как же, им предстоит воистину божественное занятие - находить безнадежные, потенциально непригодные к самозарождению жизни миры и пробуждать их, оплодотворять сначала устойчивыми органическими соединениями, затем... Словом, каторжный труд генного проектировщика, обученного методам формирования материальных структур при помощи психополя. Всяческие эксперименты с собственным телом Ким считал баловством, пустой тратой сил и времени. По этому поводу он как-то бросил фразу, ставшую впоследствии крылатой: 'Настоящий Импровизатор должен быть консервативнее природы; ей что, матушке, она могла экспериментировать миллионы лет, у нас же есть сроки и осознанная цель'.

...Лес дымился свежей зеленью. Его наполняли бесчисленные шорохи и сдержанное движение: деревья разматывали свитки огромных листьев, готовясь с первыми лучами Звезды собирать драгоценную энергию.

Он потянулся, заложил руки за спину. И тотчас, как было уже не раз, в них ткнулась острая холодная мордочка.

- Это ты, Одноушко Мокрый Нос? - спросил Импровизатор, не оборачиваясь. - Выспался, разбойник?

Из-за отрогов Сумрачных гор уже пролились первые ручейки зари. На какой-то миг он вдруг почувствовал то ли приступ досады, то ли прикосновение скуки. Та же бессонница, сгоняющая ни свет ни заря с удобного ложа, тот же рыжий одноухий пес, скорее даже волк - животное ласковое, однако постоянно не ладящее со своими соплеменниками по стае.

'Не загрустил ли ты, старче? - спросил себя Ким. - Может, тебе надоел этот Рай, а? Может, тебя потянуло к людям? В толкотню, беготню, когда локоть - в бок, когда в затылок друг другу дышишь. Иначе откуда бессонница и суета мыслей? Почему вдруг самое дорогое - плоть от плоти твоей становится постылым и чужим? Но нет. Ты просто обленился. Ты забыл, что и Рай надо совершенствовать. Тебе наконец пора заняться делом'.

Импровизатор вспомнил сегодняшнюю ночь и прикрыл глаза, наслаждаясь отрывками видений- воспоминаний, таких ярких, будто все повторялось вновь и наяву, а не в памяти.

...Он дунул на 'подсолнух' - желтый здоровенный цветок, который создал специально для освещения, - и живой ночник погас.

- Почему ты дрожишь? Тебе холодно? Не надо так много купаться перед сном.

- Нет, Кимушка. Мне хорошо... с тобой. Только мне чуть-чуть страшно. Скоро, наверное, придут ветры. Я чувствую их приход.

- Глупенькая. Чем они нам помешают?

- Я не боюсь ветра. Но он приходит, когда приближается Звезда. Она становится тогда огромной, косматой... Она может упасть на наш дом. Ты сам как-то говорил.

- Спи, моя Отрада, спи. До лета еще далеко, но чтобы тебя успокоить... Я завтра же пойду к пустоши. Там мои глаза и уши, которые стерегут нашу Звезду. Все будет хорошо.

- Ох, Ким. Ты обещаешь и каждый, раз забываешь сходить. Ветер уже близко.

- Нет, нет, несмышленыш. Это всего лишь мое дыхание.

- Ким! Милый Ким...

Великий Импровизатор отогнал от себя ночные шепоты, взглянул на дом. Жена все еще спала. Он представил себе, как она спит: на левом боку, коленки подогнула, дыхание такое тихое, будто Отрада притаилась и к чему-то прислушивается. Он вспомнил ее всю, желанную и прекрасно- бесстыдную (господи, природе стыд не знаком), и подумал, что такое, наверное, известно только ему - любовь в трех ипостасях. Мужа, отца - это знакомо, аналогов хоть отбавляй, но Создателя...

- Схожу-ка я, Одноушко, к пустоши, - он ласково потрепал мордочку зверя. - Давно надо сходить, а я все ленюсь. Схожу, пока жена спит...

Он свернул на тропинку, которая вела через лес к пустоши, где семь лет назад причалил его кораблик и где по сей день дежурили приборы автоматической гелиостанции - Звезда, к несчастью, попалась нестабильная.

'Почему 'попалась'? - подумал с непонятной горечью Импровизатор. - Ты сам выбрал ее. Ее и вот этот обломок, который и планетой-то нельзя назвать... Сам! Все сам'.

Это были непривычные мысли, как и приступ тоски, как воспоминания непривычные и непрошеные. Раньше их не было. Раньше все было предельно ясно. Теперь, по прошествии семи лет... Что же изменилось? Что выкопал из недр души самоанализ, привычка к которому для Импровизаторов есть жизненная необходимость. Что он выкопал? Очередную дурь или... неизбежную мудрость, которая настигает всякого думающего человека. Если это мудрость, то чего ему не хватает в своем рукотворном Раю? Созерцай, размышляй...

Совсем некстати Ким вдруг вспомнил свое прощание, свой уход.

Он сам выбрал Звезду и когда корабль-матка вынырнул около нее из подпространства, стал поспешно собираться.

Генрих, командир корабля, его давнишний друг по третьей и четвертой жизни, упорно молчал, и это молчание рассердило Кима.

- Я знаю, о чем ты думаешь, - сухо заметил он. - Долг... творчество... 'нет ничего возвышенней, чем созидание жизни... ученики Великого... Ты забыл, что я свободный человек и посему имею, кроме обязанностей, уйму прав. Я выбрал из них одно - покой, отдых, называй это как хочешь. Не будешь же ты отрицать...

- Не буду, - грустно согласился Генрих. - Но все равно это эгоистично двести сорок лет знать только долг и вдруг... Импровизаторов много, есть профессионалы не хуже тебя. Но Великим нарекли только одного. Как ты думаешь - почему?

- Но я выдохся! - Ким рассердился всерьез. - Я запорол целую планету. Подумать только - не учел один вид, букашечку, и вся эволюционная постройка рассыпалась, рухнула. Ты знаешь, что я после Дзинтры спать не могу? Все думаю: как я мог так оплошать? Как?! Теперь там придется все переделывать. Заново! И это после Великого, - он попытался рассмеяться, но у него ничего не получилось.

- Нет, - покачал головой Генрих. - Все это слова... Великим тебя нарекли за верность долгу. Ты стал символом нашей профессии... Но почему ты уходишь после первой же неудачи - этого не поймет никто. Мы не боги, каждый из нас имеет право на ошибки. Только гордость... Только непомерная гордыня нашептала тебе, что лучше уйти от дел, спрятаться.

- Я устал, - обескураженно пробормотал Ким. - Я беру себе самое малое безжизненный мирок, который, кстати, в любое время может сжечь плазменный выброс светила. Я превращу его в рай и, наконец, отдохну.

Генрих отвернулся.

- Мне жаль тебя, дружище, - сказал он на прощание. - Ты устал - значит ты умер. А твое 'кстати' опять бравада. Ты хочешь, чтобы тот мир зависел только от тебя?! Мне жаль тот мир.

Он давно не ходил к пустоши, и лесную тропинку захлестнула буйная растительность. Под ногами пружинил мох, то и дело приходилось отводить от лица пушистые листья. Ким даже погладил один из них - это тоже был его шедевр: смоделированная им растительность за два года напитала разжиженную атмосферу Рая живительным кислородом. На третьем году здесь появились птицы. А в феврале пятого в биованне закопошились шесть щенков - три пары. Одного из них он назвал впоследствии Одноушко Мокрый Нос.