числе тех немногих наставников и преподавателей, которых мы по-настоящему любили и уважали, был Константин Александрович Меденников 'Косталмед', преподаватель гимнастики.
Мы действительно любили этого огромного бородатого атлета, гриве которого мог позавидовать берберийский лев, а голосу - архидьякон Успенского собора (говорят, что от одного возгласа этого дьякона в церкви становилось темно - гасли свечи).
Косталмеда, несмотря на его звероподобность, мы любили. Но это не значит, что мы любили гимнастику. Нет, надо сознаться, что энтузиастов гимнастики, охотников прыгать через кобылу или делать вольные упражнения с гирями, было у нас не слишком много. Купец, Джапаридзе, Пантелеев - вот и вся гвардия Косталмеда. Остальные - волынщики, симулянты, филоны, вшивая команда, как называл их в минуты гнева сам Косталмед.
Поэтому, когда мы узнали, что Косталмед заболел возвратным тифом, многие из нас вместе с жалостью и сочувствием к воспитателю почувствовали и некоторое облегчение, некоторую надежду на отдых.
Но эта надежда быстро исчезла, когда пришел Викниксор и заявил:
- Могу вас поздравить, ребята...
- С чем? С чем? - закричали мы.
Мы подумали, что Викниксор раздобыл для нас партию обуви или зимних пальто.
- Радуйтесь, - сказал Викниксор. - Я нашел заместителя Константину Александровичу. Теперь у вас будет преподаватель гимнастики. И преподаватель отличный. Прирожденный гимнаст.
Для многих из нас это звучало, как 'прирожденный палач'.
Гражданин Л., преподаватель гимнастики, появился у нас на следующее утро. Не успел еще он показаться нам на глаза, как откуда-то проник и быстро распространился слух, что новый халдей только что вышел из тюрьмы.
Вероятно, слух этот пошел из учительской, но до нас он дошел стороной, и, так как подробностей мы не знали и знать не могли, нам оставалось догадываться, предполагать и фантазировать.
За спиной нового воспитателя поговаривали, что Л. - один из уцелевших сподвижников легендарного питерского налетчика Леньки Пантелеева, бандит и разбойник. Другие смеялись над этими предположениями и уверяли, что Л. загримированный Антон Кречет, герой бульварных романов, которыми в то время зачитывались многие из нас. Горбушка же, наш поэт и гардеробный староста, додумался до совершенно туманных и непостижимых вещей. Он утверждал, что новый воспитатель только притворяется, что сидел в тюрьме, а на самом деле сидел не он, а Реджинальд Букендорф, известный лондонский поджигатель, а сам Л. вовсе не Л., а Нат Пинкертон.
Когда мы пытались слегка сомневаться в достоверности этих Горбушкиных домыслов, Горбушка не спорил. Он только говорил:
- А вы почитайте...
И, хмуро улыбаясь, он вытаскивал из парты пеструю замусоленную книжонку 'Реджинальд Букендорф - неукротимый поджигатель'. Мы читали и убеждались, что Горбушка прав: Реджинальд Букендорф действительно был поджигателем.
Как бы то ни было, над головой нового воспитателя с первого же дня его пребывания в Шкиде засиял ореол таинственности и легендарности.
Прозвище 'Налетчик' сразу же утвердилось за ним. Это было почетное прозвище. Внешность его давала материал для других, более метких и обидных кличек. Мы могли бы назвать его, например, Кривоножкой, Сычом, Носорогом, Карликом... А назвали мы его Налетчиком, - это был очень высокий титул в нашей республике Шкид.
Налетчик не отличался атлетической внешностью. Это был невысокий, скорее даже низенький, широкоплечий человек с кривыми кавалерийскими ногами и очень длинным, гоголевским 'птичьим' носом. Носил он защитный френч, блестящие черные сапоги и такие широкие синие галифе, что когда ему приходилось проходить через одностворчатую дверь, он должен был или идти боком, или прижимать руками свои воздушные пузыри.
Преподавателем он оказался очень хорошим. Несмотря на свою неказистую фигурку, он был весьма ловок, уверен в движениях и даже изящен. А от нас он не требовал невозможного и занимался главным образом с болельщиками и чемпионами, оставляя остальных в покое. Вообще это был 'свой парень', с которым можно было чувствовать себя свободным и непринужденным. Солдатская грубость манер и выражений его нам страшно нравилась.
- А ну, братва, - говорил он, бывало, - давай стройся. Довольно вола вертеть.
При этом он делал страшную бандитскую рожу, подмигивал нам и свистел, как заправский разбойник. А через минуту, вытянувшись во фронт, он уже кричал по-военному зычно и раскатисто:
- Сми-р-р-рна!
Признаться, мы были в восторге от нового преподавателя, а Купец и его компания просто души не чаяли в гражданине Л. и готовы были растаять от счастья.
- Вот это да! Вот это класс! Вот это гимнастика! - захлебывались они и с усиленным рвением прыгали через кобылу, таскали пудовые гири и, как императорские гвардейцы, маршировали по Белому залу со своим кривоногим полководцем.
Бузили мы на уроках Налетчика, пожалуй, не меньше, чем на других уроках. Но сам Налетчик относился к нашей бузе иначе, чем прочие халдеи. Он никогда не сердился, не выходил из себя, не кричал и не наказывал нас. Всякую, даже самую дерзкую выходку нашу он старался обратить в шутку. Когда, например, на уроке ему требовалось повернуть шеренгу налево, из раза в раз повторялась одна и та же история.
- Нале-е-е... - начинал команду халдей.
- ...тчик, - отвечали мы хором. Получалось: 'Налетчик'.
- Еще пять таких 'налетчиков', - говорил, усмехаясь, Налетчик, - и класс будет записан в журнал.
Мы свято держались этого условия и, повторив пять раз свою шутку, на шестой прикусывали языки.
В перемену мы обступали Налетчика.
- Виталий Афанасьевич, - просили мы его, - расскажите, за что вы в тюрьму попали.
Он вздрагивал каждый раз, и каждый раз это приводило нас в неописуемый восторг.
- Кречет! Кречет! - шептал Воробей.
- Притворяется, что Кречет! Пинкертон! - уверял Горбушка.
- Бандит! - всхлипывали мы.
- Куда? - усмехался Налетчик. - В тюрьму? Вот чепуха-то. Откуда вы взяли?
И, посмеявшись, он расталкивал нас и шел в канцелярию, насвистывая 'Ойра-Ойра'. Он делал вид, что ничуть не смущен, но мы-то отлично видели, как дрожат его руки и неестественно корежится спина.
- Легавых боится, - объяснял Цыган. И мы понимающе и сочувственно вздыхали и снова и снова строили самые невероятные предположения насчет загадочной личности Виталия Афанасьевича Л.
И вдруг Налетчик исчез. Он не пришел на один урок, не пришел на другой и не пришел на третий. Викниксор только хмурился и пожимал плечами, когда мы спрашивали у него, что случилось с Налетчиком. Другие халдеи тоже настойчиво отмалчивались.
- Болен, - решили самые трезвые из нас.
- Засыпался, - решил Цыган.
- В Англию уехал, - объявил Горбушка. - Получил депешу и уехал. Определенно...
Воробей молчал и улыбался, делая вид, что знает больше всех, но, по известным причинам, должен держать язык за зубами.
Мы ждали Налетчика, скучали без него, особенно Купец и компания, но постепенно нам надоело обсуждать его исчезновение, разговоры эти были бесплодны, и мы начинали уже его забывать. К тому же в начале июня пришел из больницы Косталмед, похудевший, осунувшийся, но по-прежнему грозный и похожий на льва. Грива его ничуть не поредела после тифа, и архидьяконский голос также ни чуточки не пострадал. Косталмед немедленно же приступил к исполнению своих обязанностей, и теперь мы уже боялись и думать о возвращении его заместителя.
- Хватит и одного, - говорили мы. - С двумя, пожалуй, и ноги протянешь.
Однажды летом мы играли на школьном дворе в лапту. С особенным неподражаемым шкидским хохотом (от которого звенели стекла и редкие птицы улетали повыше в облака) мы носились за маленьким арабским
