Сорокин Владимир
Пепел
Владимир Сорокин
Пепел
Антон Колбин сидел в своем просторном бело-серо-зеленом кабинете, жевал теплый тост, запивая минеральной водой, и перелистывал накопившиеся за неделю факсы.
На вид ему было лет сорок пять. Круглое, слегка припухлое лицо с узкими золотыми очками на широкой переносице было брезгливо-сосредоточенным.
На огромном буковом столе овальной формы стояли телефонный аппарат 1915 года, мраморная пепельница, две модели спортивных самолетов, яшмовый письменный прибор с календарем и ежедневником, стальные часы в форме качающегося круглого маятника и хаконива - миниатюрный японский садик в деревянном ящике. Здесь же лежали мобильный телефон, свежий номер 'Коммерсанта', серебряный портсигар с золотой зажигалкой, толстая синяя ручка с золотым пером и иранские костяные четки.
На стенах висели две картины - 'Воздушный парад в Тушино' Дейнеки и 'Первая экспедиция на Сатурн' Соколова.
Белые шелковые шторы были подняты.
Вошла секретарша с чашкой кофе на подносе. И сразу же за ней ввалился толстый бритоголовый Гвишиани в черных широченных брюках, черной рубашке и желто-синем галстуке.
- Антон, я прочел. - Он положил на стол кожаную папку.
- Ну? - не отрываясь от чтения, дожевывал Колбин.
- Не знаю! - Гвишиани вскинул мясистые руки с золотым перстнем и хризолитовыми запонками, шлепнул себя по бедрам и прошаркал к окну.
- Чего ты не знаешь? - Колбин кинул бумаги на стол, взял чашку, отхлебнул.
Секретарша унесла тарелку и пустой стакан.
- Австрийцы приедут уже через неделю. Это раз, - заговорил Гвишиани, загибая пальцы и раздраженно глядя в окно. - Сборка нэ готова - это два. Баренбойм все навалил, бладь, на нас с Арнольдом, а сам засел в Вене - три!
- А четыре? - Колбин открыл портсигар, вынул тонкую сигарку, закурил.
- Антон, что я покажу австрийцам? - повернулся Гвишиани. - Мою валасатую, бладь, жопу?
- Отвезешь их во Внуково. Покажешь два пустых ангара. Жопу тоже можешь показать.
- Спасибо, дорогой...
- У нас пролонгация до шестого ноября, чего ты дергаешься? Свозим их в 'Царскую охоту'. Потом к Илонке.
- Пралангация! - Гвишиани покрутил в воздухе кистью правой руки. Пралангация... Баренбойм нас откровенно кидает, а ты - пралангация!
- Прорвемся, Отар. - Колбин откинулся на спинку кресла, потянулся. Скажи, что там за лажа с альбомом? Я уехал - конь не валялся, приехал - то же самое.
- Да напечатают они, нэ волнуйся... - сразу устало обмяк Гвишиани и тяжело двинулся к столу. - Она девятого в типографию сдает, а они быстро сделают.
- У тебя с ней милые отношения сложились, - ухмыльнулся Колбин, качаясь в кресле. - Как у папы с дочкой.
Гвишиани шлепнул себя по ляжкам, облокотился на стол.
- Вот, бладь, загадка! До сих пор нэ пойму, как Баренбойм мог прогнуть меня с этой бабой! Я Свэтку уволил! Свэтку! Помнишь, как она крутилась? А эта? Возьми, возьми! Классная баба! Пидэр, бладь! Как он меня прогнул, а?
- Ну, тебя прогнуть не сложно, - раскачивался Колбин, дымя. - Только, если к юбилею не будет альбома, я тебя женю на ней.
- Да будет, Антон, будет. Все будет. Я из этой блади душу вытрясу.
Белая дверь приотворилась, показалось лицо секретарши.
- Отар Георгич, тут с вертолетного приехали. Мамченко.
- Ааа... - тяжело оттолкнулся от стола Гвишиани.
- Скажи ему, чтоб к октябрю, - перестал качаться Колбин. - Иначе - хуй на рыло. И чтоб всю партию сразу.
- Всю, бладь, а как же... - Гвишиани вышел.
Колбин снял трубку телефона:
- Рита, Перлина ко мне.
Через пару минут в кабинет вошел стройный узкоплечий Перлин.
- Борис, - спросил Колбин, не глядя на вошедшего, - я не понимаю. Мы с Раменским подписали договор или нет?
- Конечно, подписали, Антон Вадимыч, - поднял красивые брови Перлин.
- А почему каркасы зависли?
Перлин быстро поправил очки.
- Антон Вадимыч, нам Воловец откровенно гадит. Нам, и главное - Сергею Ильичу.
- Сергей Ильич меня не колышет. - Колбин взял четки, стал перебирать. Почему каркасы зависли?
Перлин бодро вдохнул, готовясь высказаться, но позвонил мобильный.
Антон взял, приложил к уху:
- Колбин.
- Восемь, двенадцать, - откликнулся мужской голос.
Колбин стремительно побледнел. И положил мобильный на стол.
- Они же, Антон Вадимыч, сварили сразу после предоплаты, а с обтяжкой запросили еще двадцать, - заговорил Перлин. - Я к Воловцу трижды ездил, Миша свидетель, а он затерся с 'Жуковским', там партия на два лимона, понятное дело, чего им 'Леонардо'. Короче, взяли мы с Мишей платежку и распечатку, поехали второго прямо с утра, вхожу я к нему, а у него уже рыло это сидит. Но я совершенно спокойно говорю: Афанасий Ильич, мы с вами один институт кончали, так что давайте не будем играть в эти...
Колбин поднял руку.
Перлин замолчал.
Бледный Колбин смотрел на хакониву, перебирая четки. Перлин непонимающе уставился на него. Колбин приподнялся с кресла, прошелся по кабинету, сжал кулаки и шумно ритмично выдохнул. Открыл узкий шкаф, надел пиджак, взял мобильный и вышел из кабинета.
Сидящая за компьютером секретарша покосилась на него.
Колбин прошел через холл, спустился по лестнице. В большой прихожей трое охранников и шофер смотрели телевизор с выключенным звуком. Завидя приближающегося Колбина, они встали.
- Ключи. - Колбин согнул и сунул в рот пластину жвачки.
Шофер достал ключи от машины, протянул Колбину.
- А завтра как, Антон Вадимович?
- К десяти в офис. - Колбин вышел в открытую охранником дверь и оказался во дворе.
Здесь стояло пыльное московское лето.
Колбин открыл свой серебристо-серый трехсотый 'мерседес', сел, завел, объехал помятый джип Гвишиани, вырулил на Пречистенку и понесся к Садовому кольцу. Пробок не было, и минут через десять 'мерседес' припарковался на Смоленской площади возле универмага. Колбин вылез, прошел к подземному переходу и спустился по нечистым ступеням.
Поспелов сидел в переходе у кафельной стены, подложив под себя кусок картона. На нем была его неизменная чудовищно замызганная поролоновая куртка, рваные шерстяные штаны и стоптанные зимние сапоги. Рядом на бетонном полу лежала солдатская шапка-ушанка с горстью монет. Грязными руками Поспелов сжимал небольшую гармошку, пиликающую нестройную мелодию.
- 'Голубой вагон бежит, качается, скорый поезд набирает ход, ох, как жаль, что этот день кончается, лучше б он тянулся целый год...' - сипло пел Поспелов. Мутные глаза его были полуприкрыты, щетинистое лицо ничего не выражало.
Колбин подошел к нему.
Поспелов допел песню до конца и взглянул на Колбина.
