- Думали? А кто просил вас думать?
Флаг-офицер молчал. Вся его поза выражала покорное сознание вины.
- Он думал?! Надо исполнять приказания, а не думать-с! А то: думал! Я вообще заметил... э... э... э... что вы последнее время стали думать...
- Я, ваше пре-вос-хо-ди-тельство, ста-ра-юсь не думать! - коснеющим языком лепетал флаг-офицер.
- Стараетесь, а все-таки думаете, - смягчился адмирал. - Оттого и делаете глупости... Размышления там разные годятся на берегу, а не в море... Прошу помнить-с... Ступайте и не думайте!..
- Прикажете съездить за Наумовым?
- Не надо! - резко оборвал адмирал.
Флаг-офицер улепетнул из каюты и, придя в кают-компанию, объявил, что шторм проходит. Адмирал его разнес совсем легко.
- Советовал не думать? - иронически заметил кто-то из молодежи.
III
Чудный вечер сменил жаркий день и принес с собою прохладу. Адмирал вышел из каюты и стал гулять по палубе. Он мало-помалу стихал.
Матросы толпились на баке и лясничали. В одной из кучек, примостившейся у орудия, старый матрос Никулин рассказывал о том, какие бывают начальники в гневе.
- У всякого, братец ты мой, свой карактер... Всякий пылит по-своему. Наш осерчает, то ровно ведьмедь... ломит все... ну и ревет, словно его под микитки рогатиной шаркнули... Однако отходчистый, и нет того, чтобы драться...
- Это ты правильно, отходчистый... Загорится, запылит, а потом и забыл!.. - заметил кто-то из слушателей.
- Другой сердце свое больше на матросских зубах срывает, философствовал на эту тему Никулин, - как отжарит с десяток морд, пыл-то и пройдет... Знавал я такого начальника... Уж и лют же был на зубы, ах лют, а вобче ничего себе... адмирал был форменный... А то, братцы, был у нас на корабле капитаном Севрюгин... Нонче он, сказывали, в отставку ушел... Жаловаться нечего, командир был добрый, порол с большим рассудком, а опять же свою привычку имел: в сердцах плевался. Ты, примерно, на руле стоишь, и уж не зевай, братец ты мой, ежели Севрюгин сердит. Рыскнул на четь румба, а уж он и плюнул сверху, да так и норовит в самую морду попасть, так и норовит... И наловчился же попадать...
- Ишь ты...
- Сам этто плюнет, да и кричит: 'Что, мол, такой-сякой, попал?' 'Точно так, вашескобродие!' - отвечаешь и оботрешься. Исплюется - и ничего... Сердце и отойдет.
- А страшной наш-то... у-у-у, страшной! - замечает Аким Чижов, тот самый молодой матросик, простодушный и впечатлительный, которому попало от боцмана за слишком живое выражение своего мнения насчет адмирала.
- Это кто?
- Да адмирал.
- Деревня ты, Акимка. Ты настоящих страшных еще и не видал... Наш-то добер с матросом.
- Я, братцы, на его даве глядел... Страшной! Этто как озлился... Такой глазастый... буркулы заходили, как у волка. Сам весь дрожит... А ус евойный так и ощетинился... Глядеть было страшно... Кула...
Вдруг голос Акима осекся на полуслове, и сам он стоит ни жив ни мертв. Перед самым его носом, в вечерней темноте, обрисовалась плотная фигура адмирала в белом кителе.
Невообразимый страх обуял молодого матросика. Мурашки забегали по спине. Он инстинктивно присел, пробрался за пушку и, ровно мышонок, что прячется от кота, проскочил к люку, спустился в палубу и заметался там, испуганный и бледный.
- Ты это что, Акимка? - спросил его матрос из кантонистов Петров, известный на корвете зубоскал, любивший поднимать на смех и морочить молодых матросов.
Аким рассказал и испуганно спросил:
- Что теперь мне будет?
Петров мрачно покачал головой и с самым серьезным видом ответил:
- А будет тебе то, что адмирал сейчас крикнет: 'Кинуть, мол, грубияна Акимку Чижова за борт!' Вот что будет... Эх, жалко мне тебя, Акимка!
Аким совсем замер в страхе. Он и верил и не верил словам Петрова. Ему было жутко.
'Что будет с ним? Ведь что он сделал, о господи!' - думал молодой матрос, считавший себя в эту минуту великим преступником.
И, охваченный паническим страхом, он бросился к корветскому образу и припал ничком в горячей молитве.
А в ушах его раздавался страшный голос: 'Кинуть Акимку Чижова за борт!'
Но прошло несколько минут, а адмирал не приказывал кидать Акимку за борт и не отдавал насчет его никакого приказания, хоть и слышал мнение матроса о себе. Совсем уже стихший, он сказал капитану, чтобы освободили из-под ареста наказанного гардемарина. Затем в раздумье прошел в свою каюту, приказал Тимошке подавать чай, достать кексов и варенья и пригласить к чаю только что освобожденного из-под ареста 'гардемарина с улыбкой'.
Матросы скоро успокоили 'деревенскую простоту' - Акимку, поверившего 'кантонищине'. Страх простодушного матросика прошел совсем, когда он убедился, что наказывать его не намерены. И с той поры Аким почувствовал расположение к адмиралу и находил, что он 'добер', хоть и страшен в гневе.
ПРИМЕЧАНИЯ
НЕПОНЯТЫЙ СИГНАЛ
Первоначальный вариант рассказа, носивший название 'Адмиральский гнев', был напечатан в сборнике 'В людях', СПб., 1880. Для сборника 'Моряки', СПб., 1891, рассказ был существенно переработан и получил окончательное название.
Стр. 151. Боа - удав; с давних пор считается, что он обладает способностью гипнотизировать свою жертву.
Стр. 153. Павел Степанович Нахимов (1802-1855) - великий русский флотоводец, адмирал, один из организаторов героической обороны Севастополя, с октября 1854 года (после гибели В.А.Корнилова) ее руководитель. 28 июня 1855 года смертельно ранен.
Владимир Алексеевич Корнилов (1806-1854) - выдающийся русский военно-морской деятель, вице- адмирал, один из организаторов героической обороны Севастополя. Погиб 5 октября 1854 года.
Стр. 154. Шенкель - обращенная к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки.
Л.Барбашова
