жаль… Уже после окончания детского дома мне хотелось найти каждого из наших мучителей и покарать, например, застрелить. Но жизнь многих покарала сама, или вернее — Бог.
Обо всех жестокостях рассказать нет возможности, да и надо пожалеть тех, кто будет читать эти строки, поберечь сердца добрых людей…
Перед выпуском директор собрала всех и сказала: никогда не женитесь на сироте, намучаетесь… Но мы ее уже не слушали, нам хотелось скорее на волю, на свободу, которая для многих из нас стала смертельной.
Нам выдали по двадцать рублей, сезонную одежду и отвезли в первые попавшиеся ПТУ. Воспитатель Владимир Евгеньевич Коротеев дал мне еще одну 'красненькую' и пожал на прощание руку. В его глазах стояли слезы. Тогда я не понял почему, понимаю только сейчас: ему было жаль меня, что я ухожу в никуда. Он потом и сам вскоре ушел в никуда — скончался, у него был рак…
В первый же день в училище меня определили в общагу, выдали 'хабзу', продукты. Я сразу съел весь недельный запас. Откуда мне было знать, что это на неделю? Пришли старшие учащиеся, выбили дверь в комнате, пытались конфисковать еду, но получили стулом и радио по голове. В училище учился мой старший брат, он всегда носил с собой нож, как и многие другие. Так как ПТУ было поселковое, между поселковыми и 'хабзайцами' из города всегда случались драки. В первый же день я попал в одну такую поножовщину, с убийством. Мне дали нож и сказали: когда приедет милиция — будешь свидетелем (с кровавым ножом в руках!). У меня хватило ума выбросить нож в печку и сбежать.
Драк хватало. То верх' брали 'хабзайцы', то поселковые. Особо любимой забавой была драка 'сто-на- сто' — на стадионе. Я не раз попадал в такие зарубы — просто ужас. Здесь, в ПТУ, я серьезно продолжил заниматься боксом и гордо носил кличку Боксер. Потом кулаки часто помогали решать проблемы не только в ПТУ, но и на флоте.
В армию меня взяли зимой, сказали, что буду танкистом, а попал на флот — там рост тоже был не нужен. Когда на ПТК во Владивостоке спросили, где я хочу служить: 'над' или 'под' водой, я сказал 'под'. Меня засунули в барокамеру и дали три атмосферы давления. Вытерпел. Отправили в учебку.
На подводную лодку я потому хотел попасть, что там, по разговорам, дедовщины было меньше. Ошибочка вышла… И стал я торпедистом. На флоте мне было проще других. Могу сказать одно — подводная лодка очень схожа с детским домом — деваться с нее некуда. В лодке все желтое, все отсеки, как жизнь в детском доме.
И вот наконец-то дембель. Настал день, когда можно вернуться домой. А где мой дом? Куда мне поехать, что делать?.. К нам на флот приезжали из Московского атомного института, звали: вам, мол, уже все равно. Нет уж, дудки! Сел в поезд 'Москва — Мурманск', но не доехал до конечного пункта, сошел в Петрозаводске. Пришел в форме в училище культуры. Дали место в общежитии, стал жить. Льгот — ноль, мне уже было больше чем двадцать три, сиротские гарантии оставил на флоте. Так вот и жил… Жилье снять не мог, не умел, да и денег не было. После окончания училища меня выгнали из общаги, и я три года жил в магазинах и ларьках. Директор училища и комендант меня так и не поселили, хоть я просил, умолял их, показывал справку. Я стал работать на нескольких работах сразу. Ночью спал в магазине или ларьке. Иногда ночевал у друзей, но не будешь же все время напрягать друзей, у них своя жизнь.
Работ я сменил много. Не потому, что не сиделось на месте, были обстоятельства, о которых не время говорить. Прописки не было несколько лет, нет и сейчас, а без прописки — какая работа?! Брался за 'все, что дадут'. Помогала детдомовская закалка, я не только не подавал вида, что мне крайне трудно, но при этом рос профессионально, а значит и в цене. В вуз учиться не пошел, побоялся что-то упустить. Как раз наступили перемены, нужно было выбирать — тратить время на учебу или укрепление позиций в городе. Я выбрал второе… И оказался прав. Многие, получив высшее образование, оказались не готовы к переменам, и специальности, которые приобрели, остались не востребованы. Ваучеры, дефолты — это все прошло мимо меня, не задев, так как я ничего не имел.
При новом знакомстве люди чаще всего встречали и встречают меня неадекватно — что, мол, это за комок энергии?.. Но иначе я не могу, мне надо за короткий срок наверстать упущенное, что-то, что я потерял еще до своего рождения…
Так случилось, что одно время я работал в госфилармонии, был выездным администратором: мотался по районам, делал так называемый 'чес'. Это когда за день надо организовать от семи до девяти концертов. Артисты трудились как проклятые, моя же задача была — обеспечивать их жильем, питанием, что удавалось мне хорошо, детдомовский опыт иногда в чем-то и помогал.
Предложили пригласить на гастроли Клару Лучко. Я плохо провел с ней телефонные переговоры, волновался, говорил правду о поездах… Потом за это взялась госпожа Л. Клару привезли в Петрозаводск… Я сопровождал ее в поездах в Сортавалу, Питкяранту. Мы много говорили с Кларой Лучко 'за жизнь'. Она рассказывала о себе, я о своем детдомовском прошлом. Она оказалась очень внимательным слушателем. И уже в Москве сказала: 'Саша, а ты займись сиротами и напиши книгу о себе, ты напишешь…' За то, что я отправился с Кларой в Москву, потратил деньги на более лучший поезд, подарки, меня уволили без гонорара и зарплаты. Но мне уже было все равно, я уже знал, чем буду заниматься… Я признателен Богу за встречу с этой великой женщиной. Она за короткий срок общения, каких-то два-три дня, смогла ответить на многие мои вопросы, определить и нацелить на важные дела и свершения.
В церковь я ходил всегда. Стоял у входа и смотрел на священников, на иконы… У меня никогда не возникало желания выставить вперед ладошку для милостыни. (Всегда провожаю взглядом бомжей: почему они так живут?) Но что-то тянуло в церковь меня, необразованного, темного, порой желающего сложить с себя полномочия живого в этом мире. Со временем вопрос веры обрел важный смысл для меня. В тридцать два года крестился, так было угодно Богу. Если бы вера была со мной раньше, все было бы наверняка иначе. Но желание жить по правде — это тоже Вера. Я старался.
Оглядываясь назад, могу сказать, что какие бы трудности мне ни пришлось пережить, мне не жаль ни секунды из прожитых на этой земле. Я старался и стараюсь жить максимально честно и правдиво. Вопрос, для чего и ради чего живу, отпал давно. Я живу для других. Ради других. И ради памяти своих детдомовских друзей. Я живу ради тех, кто ступал, ступает и ступит на эту светлую землю. С радостью и для радости. В сердце моем всегда будет жить благодарность и признательность к людям, зачастую совершенно посторонним, незнакомым, которые порой делом, иногда словом, а иногда и взглядом вершили Добро в моей детской душе, не давали угаснуть вере в него в моем просоленном от слез детстве. Этих людей не интересовало, есть ли у меня прописка, кто я и откуда, кто я по социальному статусу… Это были просто добрые люди, встретившиеся на моем пути.
Чудо, что спустя годы можно оглянуться и признать ошибки, простить врагов своих, отдать дань чести и чистоте отдельных личностей. Благодаря которым иду дальше.
Недавно подобрал на улице собаку, она была битая-перебитая. Видно, что домашняя, брошенная хозяином (этого предательства мне не понять).
Когда собака оказалась у меня дома, я не был готов к этому. В результате бродяжничества она перестала понимать команды, вредничала, 'ходила' в комнате по углам. Решал долго, отдать или оставить. У меня мало времени, а ее 'закидоны' были не по мне. Дал объявления в газеты, в ответ — тишина. Если бы я ее отдал в 'собачий приют', мне бы никто ничего не сказал, всем все равно… Но она как ребенок, брошенный родителями. Я ее оставил…
А может, это она подобрала меня? Спустя некоторое время нашел для нее хороших хозяев. Но однажды, придя домой, обнаружил ее на месте, она вернулась поблагодарить.
Уже сколько времени мучительно думаю: отправлять ли 'Соленое детство' матери? Не знаю…
