что обсыхало с одной стороны, промокало в то же время с другой. Утро выступления из Краснополья было ясное и теплое. Пройдя 11-ть верст, сделали мы привал у разоренной корчмы, отслужили молебен, выслушали речь командующего Генерала о близости неприятеля, прокричали ему ура! — и пошли далее. Отойдя еще 6 верст, вдруг велено было остановиться и расположиться на биваках у озера. Октябрьский дождь снова полил на нас, — мы спешили состроить себе шалаши и рассчитывали, что обсушимся и отогреемся у костров. — Ни тут-то было! — Неприятель был недалеко, он не должен был знать о существовании и приближении нашей колонны, — и потому не велено было и огней разводить. Это уже было очень неприятно! — Другая столь же сильная неприятность состояла в том, что обозы наши остались в Краснополье и мы вместо обеда и ужина закусили черствыми черными сухариками, которые были у солдат в ранцах, размачивая их в озерной водице. В довольно грустном расположении духа улеглись мы на ночь в шалаш, навалив на него сверху как можно больше ветвей с листьями, чтобы дождь не протекал, — и сделав внутри шалаша точно такую же подстилку; а как природа всегда свое возьмет, то, повздыхав несколько минут, заснули и мы. Новая неприятность разбудила нас часа за два до рассвета. Дождь, не перестававший лить во все время, образовал из всего пространства наших биваков — Озеро, — и вода подмыла наши шалаши и подстилку. Это было самое тягостное ощущение. Бок, на котором кто лежал свернувшись, очутился в воде и промок до тела. Лихорадочная дрожь прогнала сон, — и помочь было нечем. Глубокая тишина окружала лагерь; ни погреться, ни обсушиться, ни даже выйти походить и согреться ходьбою — невозможно, — потому что сверху дождь, а снизу вода до полколена. Остаток этой ночи, был самый тяжелый изо всего похода. (В 1813 когда весною шли по Пруссии, то от разлития рек, по низменным местам был один переход, что вся колонна шла в воде по колено более мили, но тогда все это время солдаты и Офицеры не переставали смеяться и шутить. Все знали, что ввечеру и согреются, и обсушатся, и плотно поужинают.) На рассвете барабану некого было будить: все давно уже не спали не нужно было мыться; все были вымыты с ног до головы: бесполезно было думать о завтраке: — есть было нечего! — Как милости Божьей ждали все второго барабанного боя, чтоб собираться в поход, — но на этот раз и барабан нам изменил — ожидание было тщетно! Из Главной квартиры прислано было приказание: оставаться на месте впредь до распоряжения. Это был последний удар.
Чрез час судьба улыбнулась мне. Я был послан в арьергардный пикет. Это было на большой дороге, где вместо воды была только грязь — и где следственно можно было поразгуляться. Помня свою пикетную неудачу в Краснополье, я потребовал инструкции, — и мне сказали, чтоб никого без строгого допроса не пропускать по дороге, донося тотчас же по команде, с облегченным сердцем от ночных страданий, отправился я на свой пост и очень важно начал уминать грязь по дороге, спуская острием шпаги воду из луж в канаву. В этом смиренном занятии, которое меня развлекло и рассеяло печаль, прошло несколько часов. Наступил час обеда — и солдаты принялись доедать последние остатки взятого ими запаса сухарей, Я разделил их скромную трапезу, — а для сварения в желудке принялся опять потом утаптывать свою дорожку. Не знаю отчего, — только этот день был самым должайшим в моей жизни. Поминутно поглядывал я на своего серебряного Вальтера, — стрелки не подвигались вперед. Вдруг около сумерек увидел я скачущих по дороге всадников и разумеется остановил их. Это был Русский офицер в сопровождении двух Казаков. Он был очень недоволен, и остановкою, и моими расспросами. Вместо того, чтоб отвечать мне, он сам меня стал расспрашивать, кто мне приказал останавливать в арьергарде? и т. п. — Покуда продолжались наши разговоры, явился и дежурный по цепи, который повторил приехавшему мои же вопросы. Видя, что от нас даром не отделаешься, он объявил, что едет от Графа Витгенштейна к Генералу, командующему нашею колонною, с приказанием немедленно выступить — и объявить солдатам, чтоб они готовились завтра к сражению. Как сумасшедшие бросили мы обнимать офицера и Козакове, — и тотчас же пропустили, не давши никому знать. Оставив свой пикет, бросился я к своей дружине и с неописуемым восторгом объявлял всем слышанную радость. Все встрепенулись. И дождь и голод, и вода, и бессонница: — все было забыто в одну минуту. Все поздравляли друг друга; все засуетились — и прежде чем пришло приказание от Генерала готовиться в поход, весь лагерь по моей милости стоял уж под ружьем. Могло бы мне правда и за это достаться, — но в это время все забыли о подобных упущениях. Наконец мы вышли из этого адского места, и с наступлением темноты пустились в путь. Не велено было ни петь, ни шуметь, ни громко говорить, — но мы шепотом изъявляли друг другу свою радость и не смотря на грязь и темноту в три часа сделали 15 верст. Издали еще видно нам было на небе какое-то зарево — и мы все ближе и ближе к нему подходили, Наконец в 9-ть часов вечера пришли мы к селу Юревичам, где на обширнейшей равнине расположен был на биваках корпус Генерала Берга, составлявший 1-ю линию войск Графа Витгенштейна. — Сколько раз мы уже сами стояли на биваках и грелись у горящих костров без малейшего внимания на картину, нами представляемую. Тут же величественный вид этого благоустроенного корпуса, эта необозримая равнина, усеянная пылающими кострами, это великолепное зарево, борющееся с темнотою Октябрьской ночи, эта многочисленная артиллерия и кавалерия, этот гул, шум, говор, движение, жизнь: все поразило нас, все объяло наши сердца каким-то новым чувством, в котором мы сами себе не, могли отдать отчета. — Нас тотчас же разместили по тем полкам, с которыми мы на другой день должны были действовать в сражении; Армейские обер-офицеры приняли нас радушно. Вид, речи, приемы их, рассказы о прошедших битвах, остроты, анекдоты, все было для нас ново. С робостью и неловкостью новичков обходились мы с ними и отвечали на их расспросы. Впрочем все это продолжались недолго. Все должны были заняться приготовлениями к битве. Солдаты стали чистить ружья и амуницию, — а мы, посушась у костров свернулись на голой земле, кто где пришелся и сладко уснули. Предстоящее сражение всякому из нас мечталось во сне, — но для многих это был последний сон в жизни.
С рассветом (6-го Октября!) проснулись мы. Утро было пасмурное, — но без дождя. С молчаливым благоговением становились все в колонны и по команде выступали по назначению. Наша дружина была последняя. Ей было назначено с Воронежским полком идти от Юрьевич влево лесом и прикрывать 24 орудия. Едва выступили передовые колонны по большой дороге, как начались выстрелы. Это уже было начало кровопролитного дня: Передовые посты неприятельские, не ожидая столь сильного нападения, были смяты и быстро отступали, отстреливаясь. Покуда мы шли по равнине, мимо нас поминутно проносились кавалерийские отряды, и свои, и неприятельские. Это была рекогносцировка, которую наша кавалерия отражала и мы на все это смотрели с любопытством, не принимая никакого участия, и не воображая, даже, что около нас происходит уже начало сражения. Вскоре вступили мы в лес. Грязь была по колени; дорога ужасная, едва проходимая и лошади не в состоянии были везти орудий — и мы разумеется сами принялись тащить их. Эта проселочная дорога была не более 8 верст до равнины, на которой лежит Полоцк и на которую мы должны были явиться с нашими орудиями, — но мы целые четыре часа бились с ними по грязи и по кочкам, покуда вывезли их к опушке леса. Все это время слышали мы издали сильнейшую канонаду — и сердце разрывалось от нетерпения. Мы воображали, что город возьмут без нас и что мы уж опоздаем. — В одном перелеске нашли мы только что оставленные Французские биваки и остановились тут отдыхать. В первый раз еще удалось нам видеть землянки, отделанные для долговременного военного житья: рамы, двери и даже камельки, столы, стулья, диваны, зеркала. — Все это было набрано Французами в разоренных ими поместьях, — и по расчету их верно назначено было на зимовку. Вышла небольшая ошибка. С утра 6-го Октября они уже больше не видали этих роскошных жилищ.
Около 12-ти часов явились мы наконец у опушке леса и сдавши наши орудия, прилегли в кустах для отдыха. Тут в первый раз в жизни увидел я ужасное действие ядра. Чья-то несчастная лошадь лежала невдалеке и обе передние ноги её были оторваны. Нельзя было без величайшей жалости смотреть на это бедное животное, которое с каким-то равнодушием лизала текущую из ран кровь. — Недолго дали нам отдохнуть. Воронежский полк, составлявший нашу первую линию двинулся вперед, а мы все еще остались на время в резерве. — Заметив нашу новопоявившуюся из лесу колонну, неприятель. направил на нее несколько орудий с кирпичных батарей (он превратил кирпичный завод в сильное полевое укрепление, употребив кирпичи на сделание шанцов и брустверов). Вдруг одно ядро прожужжало над нашими головами и позади колонны врылось в землю. — Все мы, как будто от волшебного жезла присели. Какое-то непонятное чувство стеснило грудь. Лихорадочная дрожь пробежала по жилам. Все с недоверчивостью взглянули друг на друга, и внутренне стыдясь своей слабости, каждый хотел ободрить другого. Вдруг еще другое ядро и то же движение. Полковник с сердцем стал увещевать нас, что эти поклоны и неприличны, и бесполезны. — Не помню при котором ядре мы его послушались, — но всякое однако производило в сердцах наших очень неприятное чувство. До сих пор все это еще была игрушка, — вдруг одно ядро попало в ряды и вырвало двух солдат. Эта минута, это впечатление были самые тягостные. — нам не дали впрочем времени обдумать
