светлее, как будто из комнаты вынесли шкаф.
Земной шар под ногами убыстрял свой ход. Николай не поспевал. Земля уходила из-под ног.
Смеркалось. Должно быть, земной шар окунался в ночь.
Николая отвезли в больницу.
У него отнялась левая половина тела. Рука и нога не двигались. Рот перекосило.
Елена каждый день приезжала в больницу.
Пришлось приглашать кучу специалистов: массажист, логопед, лечебная гимнастика. Деньги текли рекой. Елена задавалась вопросом: а как же лечатся простые люди, у которых нет таких денег?
Николай был растерян. Его тело перестало ему подчиняться. Ничего не болело. Казалось, вставай и иди. Но это только казалось. Николай ничего не мог сделать. Он привык быть хозяином жизни. А теперь стал раздавленным рабом у кого-то всесильного и беспощадного.
Подступало отчаяние. Гримаса плача искажала лицо.
Когда Елена входила в палату, сияя лучезарной улыбкой, Николая охватывала ярость. Он хватал первое, что попадалось под руку: хлеб, яблоко, стакан — и метал в Елену.
Лечащий врач Таир Бахлулович сказал, что агрессия и эгоцентризм характерны для таких больных. Это мозговые явления.
— Вы привыкнете, — сказал врач. — Постарайтесь не обращать внимания.
— А если он будет кидаться тяжелыми предметами?
— Научитесь уворачиваться.
«Ничего себе, — подумала Елена. — Рекомендация профессора…»
Приходили родные и близкие. Елена дозировала посещения. Старшая дочь тихо плакала. Ей было обидно за отца, такого молодого и такого беспомощного. Она не простила отцу обиды. Но сейчас стало ясно, что есть кое-что выше обид. «Милосердие выше справедливости», — как сказал один умный человек. И это правда.
Младшая дочка Зоя была растеряна. Она любила папу, но ей приходилось скрывать свое чувство от бабушки, маминой мамы. Появилось то, что называется — двойной стандарт. Неокрепшие мозги Зои искали опору и не находили. Зоя двигалась по жизни на ощупь.
Теща Николая, мать Елены — молодящаяся старуха, мечтала увидеть своего неверного зятя в гробу. Ее мечта частично сбылась. Николай лежал, как мятый неликвидный помидор, который годится только на борщ. Но почему-то радости не было. В груди тещи стояла пустота.
Сестра Николая смотрела задумчиво. Она знала, что Николай не составил завещания, и если что… то все деньги на всех счетах перейдут Елене. А от Елены она не получит даже шнурков от ботинок. Эти мысли вполне совмещались с искренним горем. Сестра вспоминала Николая ребенком, и ее душа рвалась от жалости.
В один из дней заявился Охриц. Он плохо скрывал свою радость. Радость так и рвалась из глаз. Главный конкурент самоустранился и тем самым сделал Охрицу большой подарок. Охриц испытывал к Николаю нежное благодарное чувство. Почти любовь.
Звонки поступали беспрерывно. Елена жестко фильтровала звонки. Николаю нельзя было переутомляться.
Однажды Елена вышла из номера. Николай сам взял трубку. Это была Анжела.
— Привет, — выговорила Анжела дрогнувшим голосом.
— Привет с того света, — отозвался Николай.
— Ты как?
— Как-то… — ответил Николай.
Нависла пауза.
— Ты что хочешь? — спросил Николай.
— Ничего не хочу. Наоборот…
— Что значит «наоборот»?
— Квартиру я освободила. Можешь забрать обратно.
— Я подарки обратно не забираю, — отозвался Николай.
— Ты хороший… — проговорила Анжела.
— Хороших не любят. Любят плохих.
Анжела не выдержала и заплакала. Потом спросила:
— Ты на меня сердишься?
— Хороший вопрос…
Николай усмехнулся. Он расплатился за свое счастье половиной своего туловища и теперь ползает, как передавленный пес… А она спрашивает: «Ты сердишься?»
В палату вошла Елена. Николай нажал отбой.
Друзья дома удивлялись: Николай слишком молод для инсульта. Пятьдесят с небольшим — не возраст.
Таир Бахлулович тихо объяснял, что этот возраст очень опасен для мужчины. Именно в пятьдесят надо быть особенно внимательным к своему здоровью: избегать стрессов, соблюдать диету.
— А если уже хватила кондрашка? — спросил кто-то из друзей.
— Кто? — не понял Таир Бахлулович. Он был азербайджанец и не знал русского фольклора.
— Если уже парализовало? — перевели врачу.
— Главное — вертикализировать, — объяснил профессор. — Поставить на ноги.
Прошло два месяца.
Николай был вертикализирован. Ходил с палкой. Рука висела как плеть.
При выписке Таир Бахлулович пощелкал пальцами перед лицом Николая. Сказал:
— Контакт свободный. Мозги не пострадали. Нога имеет положительную динамику.
— А рука? — спросила Елена.
— Рука сказала вам «до свидания».
«Нашел время шутить, — подумала Елена. — Турок…»
Елена вывезла мужа на дачу. Купила ему швейцарскую коляску. Туда стелили верблюжий плед.
Зима подходила к концу. Небо было вызывающе синим.
Николай смотрел на небо, на сосны. Корявые лапы на фоне синего неба напоминали японскую живопись.
Николай смотрел и ни о чем не думал, вернее, думал обо всем понемногу. Пятьдесят лет — наиболее активная часть жизни. Он разбрасывал камни и собирал камни, копил и транжирил. Он любил, и его любили. Он уходил, и от него уходили. Все это текло вместе с временем и утекало в прошлое. Но вот небо над головой… Но вот сосна с розовым стволом… Они были и будут. А он, Николай, никогда их не видел. Не поднимал головы. Смотрел только вперед и вниз, как кабан.
На террасу вышла Елена и сказала:
— Там по телевизору твоя Фрося Бурлакова. Хочешь посмотреть?
Николай промолчал.
— Три секунды показали ее голую жопу, три секунды — сиськи и три секунды лицо. Лицо — самое слабое звено.
Николай не отозвался.
— А по первой программе футбол «Спартак» — «Динамо», — сообщила Елена. — Ты ведь любишь «Спартак».
Николай не хотел смотреть на молодых, сильных и стремительных, которые гонялись за мячом, опасно сталкиваясь.
Хотелось покоя душе и телу.
