— Да… — задумчиво произнесла Кира Сергеевна. А про себя подумала: «Какие там миллионы, когда любовь…»
Николай разгуливал по Парижу. Искал подарок Анжеле.
Ей должно было исполниться двадцать. Второй юбилей. Самое начало.
Николай скучал. Даже не так: Анжела постоянно в нем присутствовала. Даже если бы он решил провести романтический вечер с француженкой, они сидели или лежали бы втроем: он, француженка и Анжела.
Николай зашел в ювелирный магазин и выбрал кольцо с бриллиантом. Его жена Елена любила повторять: «Бриллиант меньше карата — это не любовь».
Николай купил платиновое кольцо с бриллиантом, выступающим из гнезда, как вишневая косточка. Белый матовый металл, прозрачный граненый бриллиант, никаких посторонних красок. Простота, чистота и шик.
Николай представил себе, как озарится личико Анжелы.
Кольцо было дорогое, стоимостью с хорошую машину. Но дела Николая шли в гору. Парижские переговоры тоже удались. Экономить не имело смысла. Когда же их тратить, эти деньги, если не сейчас. И на кого их тратить, если не на Анжелу.
Анжела — часть его, Николая. И, тратя на Анжелу, он, в сущности, тратит на себя. Оплачивает свое счастье.
Утром Анжелу разбудил междугородний звонок. Николай звонил из Парижа, чтобы услышать ее голос и послать свой голос.
Анжела хрипло спросила:
— А сколько время?
— Надо говорить «который час», — поправил Николай.
— У меня семь, у тебя девять.
Анжела молчала. Она не знала, о чем с ним говорить. Вернее, знала, но не могла решиться.
— Я приеду завтра вечером, — сообщил Николай.
Анжела не отреагировала.
— Ты что молчишь? — встревожился Николай. — У тебя все в порядке?
Анжела молчала. Потом проговорила:
— Плохо слышно…
— Ну ладно, — прокричал Николай. — Приеду — поговорим…
Анжела нажала отбой и почему-то долго смотрела на руку, державшую трубку.
Потом взяла листок бумаги. Села к столу. Написала: «Я полюбила. Я ушла».
Анжела долго смотрела на свою записку.
Она уходила потому, что с Савраскиным ей было интересно, а без Савраскина — пустота. Какой был бы ужас, если бы они не встретились… Они были поставлены на одну программу: физическую и духовную. Они — как два глаза на одном лице. Можно жить и с одним глазом, но меньше видишь. Неудобно и уродливо.
Савраскин воспитывал Анжелу. Говорил: БЫТЬ и ИМЕТЬ.
Можно БЫТЬ и ничего не иметь. И все равно БЫТЬ.
А можно все иметь и не быть. Анжела внимала, глядя Савраскину в самые зрачки. У Савраскина вырастали крылья. Он, как Пигмалион, лепил свое творение и влюблялся в свое творение.
Были, конечно, неудобства. Например, Савраскина несло, и он кидался словами, как камнями. Но, как говорили в группе: «Он говнистый, но отходчивый». Отходил быстро, как чайник, выключенный из розетки. Эти перепады утомляли, но ведь не бывает человека без недостатков…
Консьержка видела, как в час дня Анжела вышла из дома, катя за собой чемодан на колесах. Ее ждал невзрачный парень в кургузой курточке и грязных джинсах. Они на пару затолкали чемодан в багажник машины, тоже кургузой и грязной. Сели и укатили.
Весенняя грязь радостно взметнулась из-под колес, как праздничный фейерверк.
Николай вошел в дом. Было тихо.
Он заглянул во все комнаты. Шкаф оказался раскрыт, в нем болтались пустые вешалки. На столе лежала записка.
Николай прочитал записку. Сел на стул.
«Я полюбила. Я ушла». Коротко и ясно. Он сразу поверил. И вместе с тем не поверил. Как в собственную смерть. Каждый знает, что умрет в конце концов. Но пока человек жив — он вечен.
Рот высох. Николай взял из бара бутылку виски и стал пить широкими глотками. Алкоголь входил в него, как наркоз. Под наркозом не так больно жить.
Николай достал мобильный телефон, набрал своего адвоката, губастого Льва Яковлевича.
— Меня кинули, — сказал Николай.
— Кто?
— Баба.
— На много?
— Много.
— Сколько?
— Много, поверь…
— Обидно? Или перетерпишь?
— Обидно — не то слово. У меня мозги кипят.
— Тогда чего париться? Пятерку исполнителю и десятку следователю, чтобы не заводили дело.
— Ты о чем? — нахмурился Николай.
— Об этом самом. Кидалы должны быть наказаны.
— Да ты что? Я же христианин.
— Ну тогда и живи, как христианин. Прости нам долги наши, аки мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…
Николай добавил несколько глотков.
— А можно сделать, как Пчелкин, — размышлял адвокат.
— А как?
— Все отобрал и посадил в психушку.
— Зачем?
— Благородное возмездие.
— Какое же оно благородное? Просто месть, и все. Месть — не строительный материал.
— А что ты собираешься строить, когда все разрушено?
— Я подумаю… — хмуро сказал Николай и положил трубку.
Он представил себе Анжелу в психушке, в длинной холщовой рубахе, с распущенными волосами. Она сидит на кровати, качается и повторяет: «Тройка, семерка, туз… тройка, семерка, туз…»
Хотя почему туз? Дама пик.
Заболели сердце и рука. Жизнь короче, чем он думал. Он думал, что молодой и замечательный. А оказывается, пришло другое поколение. Солнце светит другим.
Молодые компьютерщики в его офисе употребляли словечки: напрасняк, депресняк, накрывать поляну.
«Впереди старость, — подумал Николай. — И напрасняк метаться. Пора освобождать поляну».
Рот высох. Язык стал шершавый. Не хватает получить инфаркт… Николай закрыл глаза и проговорил вслух: «И прости нам долги наши, аки мы прощаем должникам нашим…»
Стало легче.
Он знал, что Анжела не кидала его умышленно. Так вышло. Это было непредумышленное убийство в состоянии аффекта.
Он, Николай, сунул нож в свою жену Елену. Почему ему можно убивать душу, а Анжеле нельзя? Или
