— А кто?
— Выдающаяся личность.
— Ладно, — сказал Савраскин. — Я скажу сценаристу, пусть он сделает для тебя эпизод минуты на три.
— Ты хочешь полтора миллиона долларов за три минуты?
— Это бесплатно, — сказал Савраскин. — Подарок тебе на Восьмое марта.
— А я тебе кино не испорчу?
— Не испортишь. Мне там по-любому нужна молодая телка.
— Ты про коров снимаешь? — удивилась Анжела.
— Почему про коров?
— Ты же сказал: телка.
— Телка — это девушка, — объяснил Савраскин. — Ты вообще откуда приехала?
— Не хочу я быть телкой.
— Соглашайся. Лучше три минуты у гения, чем главная роль у козла.
— А кто козел?
— Да все козлы. Не видишь?
— А кто гений?
— Я, кто же…
Савраскин снимал мюзикл, современный «Гиперболоид инженера Гарина».
Суперталантливый мерзавец изобретает орудие массового поражения. Планета на грани уничтожения. Мерзавец любит прекрасную Изабеллу, супертелку. Изабелла должна уничтожить мерзавца, но у них любовь. Что важнее: любовь или вся остальная планета?
Проблема выбора.
Савраскин курил пачку за пачкой. Вращал глазами, но работал с вдохновением. Ему было интересно снимать. Актерам интересно сниматься. А из этого следовало, что зрителям будет интересно смотреть.
Лето выдалось жаркое.
Уехать из Москвы было нельзя. Шли съемки.
День был наполнен и переполнен: уроки вокала, уроки танца, спортивный зал, тренажеры, диета.
К концу дня Анжела выматывалась, как лошадь на бегах. С нее сходило три пота.
Москва оплывала от жары.
— А почему бы нам не купить дачу? — спросил однажды Николай.
— У тебя есть дача, — напомнила Анжела.
— У меня есть, а у нас нет.
Николай дал задание связаться с риелторами, но риелторы не понадобились.
Лучший друг Николая разорился и, чтобы спасти бизнес, продавал свою дачу. Просил недорого — всего миллион. Столько и вложил. Продавал по себестоимости, без навара. Торопился.
Николай долго не раздумывал и недолго тоже не раздумывал. Он хорошо знал эту дачу, она была ему по душе.
Оформил на Анжелу. В случае развода с женой эта дача не должна фигурировать как собственность Николая. Он вывел дачу из-под наследства. Поехали смотреть новое имение.
Анжела увидела зеленый деревянный забор, зеленые с белым ворота, и ей показалось, что она здесь уже жила.
Открыли ворота. В глубине стоял дом, скрытый зеленью. Куст жасмина скрывал от глаз крыльцо. Этот куст тоже показался родным, как близкий родственник.
Анжела поняла, что приехала на СВОЕ место.
Дачу оставили вместе с мебелью и посудой. Анжела хотела другую мебель, не такую авангардную, но хозяин сказал, что ему некуда ее девать. Не выкидывать же. Оставили как есть.
Наташка-алкашка тут же переехала на дачу. Развела натуральное хозяйство.
В загоне, двигая носами, сидели кролики. По траве бродили несколько кур и коза. Коза была молодая и чистенькая. Анжела повесила ей на шею маленький колокольчик.
В Наташкины планы входило развести сад и огород. Работа на земле была привычной для нее. Наташка как будто не выезжала из Мартыновки. В жизни вроде бы все изменилось, но ничего не изменилось. Та же земля, только хуже. Глина. Соседи — скучные люди в отличие от Мартыновки. Не пьют, песен не горланят. Сидят за заборами и смотрят телевизор. Зато не надо уголь покупать, корячиться с печным отоплением.
Из Мартыновки хлынули гости, дом превратился в проходной двор. Но Анжела не возражала. Мать не выносила скуки, ей нужно было общение.
Наташка продолжала пить, но не каждый день, как раньше, а короткими запоями. Три дня на запой, три дня — на выход и три недели перерыв. Врачи называли — ремиссия.
Ремиссия в три недели — это можно только мечтать. Окончательного выздоровления врачи не обещали и кодировать тоже не советовали.
Кодирование — это внедрение в святая святых. Личность меняется, и часто не в лучшую сторону. Пусть Наташка остается такой, как есть: работящей, веселой и доброй. Это лучше, чем трезвой, мрачной и жадной.
Были мысли позвать сюда Ваську. Работали бы вместе, семейной парой.
Ваське эта идея не нравилась. Он не хотел за забор, как в тюрьму. Но было ясно, что выбора у него нет. И Наташка ждала, когда ее бывший муж дозреет, как зеленый помидор.
Елена позавтракала и отправилась в парикмахерскую. Последние пять лет она ходила в один и тот же модный салон на Арбате.
У нее была постоянная парикмахерша Таня, которая встречала Елену как родную. Она мыла волосы шелковыми шампунями, потом лечила их, чем-то сдабривала, втирала в кожу головы какие-то смеси. Потом шло мелирование, стрижка и укладка. Далее Елену отводили в соседний кабинет, к массажисту-корейцу. Массажист нажимал на точки, ставил вакуумную банку. После таких манипуляций у Елены открывались глаза, как будто она просыпалась и видела окружающее новым, улучшенным зрением. Пробивалась дополнительная энергия. Хотелось жить и куда-то устремляться.
В последний раз кореец оказался занят, к нему была очередь из двух человек. Таня усадила Елену на стул и ласково представила:
— Это Леночка Гуськова. Жена банкира Гуськова.
— У банкира Гуськова другая жена, — заметила рыжая лахудра, молодая и холеная.
Парикмахерша Таня сделала вид, что не услышала, тихо убралась.
Елена села на стул и решила не отвечать. Сидела и думала: неужели людям нравится хамить прямо в лицо? Хотя некоторым нравится. Не хватает адреналинчика. А когда нахамишь, в кровь поступает доза, как инъекция.
Елена влезла в сумку, достала паспорт, открыла на нужной странице.
Сунула лахудре под нос.
— Вот, — сказала Елена. — Здесь обозначено, что Гуськов мой муж. Законный. А кого он ебет, это меня не касается.
Елена бросила паспорт обратно в сумку, но сидеть возле лахудры больше не могла. Она встала и пошла к выходу.
На улице стоял мороз.
Шофер Сергей сидел в серебристом джипе и читал «Аргументы и факты». По его расчетам, хозяйка должна была выйти через полтора часа. Но Елена появилась раньше времени. Вся в слезах.
Сергей вышел из машины, открыл ей дверь. Елена села на заднее сиденье, забилась в угол и затихла.
— Домой? — спросил Сергей.
Елена не ответила.
