Редакторша бросила косметичку в сумку, поднялась и ушла.
Лена подошла к столу. В растерянности набрала номер Александра. Их совместный сценарий, плод их духовной любви, был цинично выброшен за ненадобностью.
Подошла Вера.
— Александр уехал, — сказала она. — Может, что передать?
— Наш фильм закрыли, — проговорила Лена. — Что делать?
— Плачь и наматывай слезы на кулак, — ответила Вера.
В ее словах не было злорадства. Это был реальный взгляд на существующую действительность.
Шли семидесятые годы, расцвет застоя. И пока на дворе стояла советская власть, все оставалось как есть: усредненность искусства и безнаказанность чиновников. И ничего больше не оставалось, как плакать и наматывать слезы на кулак.
Лена закончила сценарные курсы и пошла работать на телевидение. Ее должность называлась: штатный сценарист. Она получала заказы на передачи и должна была выполнять эти заказы. Темы заказных передач были ей не близки. Например, «Джон Рид» — молодой американец, которого в тридцатые годы занесло в Россию и он умер от тифа, бедный. Не исключено, что его отравили и похоронили в Кремлевской стене, чтобы скрыть следы.
Правда об этом Джоне никого не интересовала. Нужна была конъюнктурная липа о торжестве социалистических идей и о том, что Джон Рид встречался с Лениным.
Лена не умела писать по заказу. Ее воображение попадало в клетку, как птица, и замолкало. Она становилась бездарна, и это ее убивало.
Лена написала первый вариант. Получила поправки. Поправки давала ее начальница — энергичная женщина, член партии.
Лене хотелось спать от этих поправок, а еще лучше — заснуть на много месяцев летаргическим сном, чтобы ничего не видеть и не слышать. Вокруг нее ходили неинтересные люди. В буфете лежали бутерброды с засохшим сыром, тяжелые масляные пирожные и крутые яйца под майонезом.
После дома Александра Лене казалось, что она попала в зону. Все — убогое, чужое и враждебное.
У Александра тем временем тоже произошел сбой. Он заболел инфекционной желтухой, то ли отравился, то ли перепил. А может быть — то и другое, выпил некачественную водку.
Он пожелтел. Лицо стало бежевым, как картон. Пришлось приостановить съемку и вернуться в Москву.
Вера готовила диетическую еду, но этого было недостаточно. Александра положили в больницу.
Он уходил из дома просто и спокойно, будто собрался в булочную за хлебом.
Марго заплакала.
— Ты чего? — удивился Александр.
— В боль-ни-цу… — прорыдала Марго.
— Ну и что? — беспечно спросил он.
Александр храбрился. Он не хотел в казенный дом. Он хотел остаться дома с мамой и с Верой. Только с ними ему было хорошо и спокойно.
Вера и Марго провожали своего любимого, как на фронт. Марго рыдала, а Вера собирала узелок: не забыть бы чего…
Лена узнала эту печальную новость от Марго.
Однажды вечером зазвонил телефон, и из космоса выплыл неповторимый хрипловатый голос:
— Александр в больнице. Ему было бы приятно, если бы ты его навестила…
Марго понимала, что, внедрив Веру, она отняла у Александра свободу и любовь. Марго пыталась по кусочкам восполнить утрату. Лена вполне годилась на эту роль: яркого кусочка на ковре жизни. Лена не будет претендовать на целое полотно. У нее своя жизнь. Она неопасна. Именно так: яркий кусочек.
— Когда? — спросила Лена.
— Завтра. В одиннадцать утра. Если хочешь, поедем вместе.
На завтра на одиннадцать был назначен худсовет. Должен обсуждаться Джон Рид с поправками. Присутствие Лены — обязательно. Но какой худсовет… Плевать ей на этот сценарий и на это телевидение.
Лена и Марго подъехали к корпусу Боткинской больницы.
Александр их ждал и выглядывал в раскрытое окно. На нем была шапка-ушанка, чтобы не замерзла лысеющая голова.
В ушанке и полосатой пижаме, с бледным бескровным лицом он был похож на зэка. Лена удивилась его опрощению. Это был совсем другой Александр, без тайны и внутреннего огня. Просто сиделец, обитатель казенного дома.
Если бы из Моцарта убрать его талант, остался бы просто шебутной и необязательный парень. Значит, все-таки в гениях главное — наполнение и предназначение.
Марго смотрела на своего сына, подняв голову, и вдруг забормотала. Лена прислушалась. Услышала:
— Масенький мой, котик, цуцулечка, рыбка моя золотая…
— Вы что? — поразилась Лена.
— А что? — не поняла Марго.
— Сюсюкаете, как с ребенком. Он же взрослый мужик.
— Для матери ребенок всегда остается маленьким, — сказала Марго. — Потом поймешь.
Лена и Марго поднялись на четвертый этаж.
Александр вышел к ним на лестничную площадку. Лицо бледное, как рыбье брюхо.
Лена протянула ему передачу в пакете.
— Мне ничего нельзя, — сказал Александр.
— Угостишь соседей, — посоветовала Марго.
Замолчали.
— Может, тебе принести книжку почитать? — спросила Лена.
— Лучше пока не навещать. Я плохо себя чувствую. Мне трудно стоять.
Лена поняла: эти слова относятся скорее к ней, чем к Марго. Александру не до нее.
Постояли молча. Надо было о чем-то говорить. Или уходить.
У Марго выступили слезы. Напрасно она приехала с Леной. Хотела подстегнуть его интерес к жизни, а получилась лишняя нагрузка.
— Мы пойдем, — сказала Марго. — Что тебе привезти?
— Боржоми, — сказал Александр. — Ящик.
— Я скажу Вере, — пообещала Марго.
Это была функция Веры — ворочать тяжести.
Лену выгнали с телевидения.
Окончательный разговор происходил с ее начальницей, энергичной женщиной.
— У вас апломб, ни на чем не основанный, — объявила начальница. — Вы ведете себя так, будто вы Жорж Санд. А за вами ничего не стоит, кроме вас самой.
— Я лучше, чем Жорж Санд. У нее нет юмора, а у меня есть.
— Мне нужны исполнители. Рабочие лошади. А лидеры мне не нужны, — объяснила начальница. — Так что утверждайте себя в другом месте.
Другого места у Лены не было. Ее просто выгнали на улицу.
— Ну извините, — сказала Лена на прощание.
— И вы извините, — великодушно ответила начальница.
Все-таки ей неудобно было выгонять работника, выставлять за дверь.
Но у Всевышнего своя программа на каждого человека. И прежде чем открыть новую дверь, он закрывает предыдущую.
Лена села писать книгу.
Какое счастье работать не по заказу. Какое счастье не ходить на работу и не видеть того, кого не
