Они проговорили еще с полчаса, и Лейси, опустив трубку на рычаг, поняла, какая огромная печаль легла на ее сердце. Эту печаль нисколько не облегчала мысль о том, что она правильно поступила, избавив Джессику от чувства вины за встречу с отцом. Напряжение и натянутость исчезли из голоса дочери, когда она поняла, что Лейси не возражает против ее поступка.
Может быть, это самый дорогой подарок, какой она в состоянии сделать своей дочери, устало размышляла Лейси позже, одиноко сидя на кухне за ужином. И этот подарок – возможность наладить отношения с отцом без малейшего намека на противодействие и протест со стороны матери. Да, она поступила правильно… но какой ценой!
Лейси устало отодвинула тарелку с нетронутым ужином. Она не находила себе места, хотя была до предела измотана нервным напряжением последних дней, и чувствовала себя страшно одинокой. Взглянув на телефон, она готова была пожалеть, что уже слишком поздно звонить Иэну и соглашаться на его предложение об ужине.
Возможно, настало наконец время освободиться от груза прошлого, прекратить предаваться глупейшим мечтам о том, чего никогда не может быть, и вместо этого принять то, что предлагает жизнь. Нет никакого толку в желании повернуть события вспять, перевести стрелки часов на то время, когда Льюис еще не возникал в ее жизни… или, скорее, в жизни Джессики, с горечью поправилась она. Ей бы радоваться за Джессику, вместо того чтобы мусолить собственные страдания. Ведь она слышала в голосе дочери радость от встречи с отцом – и она не может, не должна погубить эту радость. Не должна позволить своим чувствам возвести стену отчуждения между ней и дочерью… барьер непонимания и ревности.
Десять часов. Может, если пораньше лечь… прогноз погоды как будто прекрасный. Можно было бы завтра целый день работать в саду. Скамейку нужно подкрасить, кое-что посадить, подстричь кусты. Уйма дел, чтобы занято руки. А чем занять мысли? Ничто не сможет отвлечь их от Джессики. От Льюиса. Ничто не сможет заставить ее забыть о том чувстве страха, одиночества, покинутости, которое она испытала, когда Майк сообщил ей о Джессике и ее отце. Ей и раньше приходилось испытывать ревность. Острая, мучительная ревность терзала ее душу, когда она представляла своего мужа, своего любимого в объятиях другой женщины. Но ей казалось невероятным, что она способна ощущать ревность к собственной дочери… способна так отчаянно мечтать, чтобы…
Чтобы что? Чтобы Льюис захотел провести целый день с
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На сей раз прогноз оказался точным. Лейси подняла глаза на безоблачное голубое небо, потом перевела взгляд на свои забрызганные краской руки и ноги и скорчила гримасу.
Краска, которую она купила, чтобы подновить скамейку, оказалась водянистой и очень жидкой. Кажется, большая часть попала не по назначению, а на саму Лейси.
К счастью, на ней были старенькие шорты и столь же ветхая футболка.
Дожидаясь, пока подсохнет первый слой, она вернулась в дом и приготовила кофе. Дом казался неестественно тихим. Она опустила на стол кофейник, и глаза ее затуманились от воспоминаний о том времени, когда Джессика была девочкой, а дом наполнен ее щебетом, слезами, смехом.
Задолго до того, как Джессика, поступив в университет, уехала из дому, Лейси твердо решила, что не превратится в навязчивую мать, что не будет возражать, когда Джессика однажды вырастет и покинет родной дом. Ей казалось, что она привыкла к этой мысли.
Но теперь слезы, застилающие ей глаза, говорили совсем о другом.
Нечего изображать из себя страдалицу, ругала она себя. Это все потому…
Потому что утверждение Льюиса в жизни Джессики возмущает тебя.
Лейси попыталась поставить себя на его место. Вообразить, каково это – внезапно обнаружить, что у тебя есть взрослый ребенок. Она беспокойно мерила шагами кухню. Она не желает испытывать к своему бывшему мужу сочувствие и сострадание. Не желает признавать, что для него было настоящим потрясением узнать, что Джессика – его дочь.
Жизнь Лейси и так достаточно сложна, чтобы брать на свои плечи еще и эту тяжесть.
Где сегодня Льюис? Опять с Джессикой?
Она вдруг со стыдом сообразила, что сначала подумала о Льюисе и лишь во вторую очередь – о Джессике. Она выпила свой кофе. Ей следовало бы уже вернуться в сад, к работе, а не топтаться тут, у окна, предаваясь навязчивым мечтам и позволяя Льюису завладеть своими мыслями, сознанием, сердцем. Но если уж быть до конца честной с собой – разве он не оставался там всегда, какие бы усилия она ни прилагала, чтобы освободить свои чувства от памяти о нем?
Эти ночи, полные мечтаний о нем… Мучительная боль, слабость и одиночество снова завладели всем ее существом, как случалось всегда, когда память возвращала ее в былую жизнь с ним.
Она просто дура. Так цепляться за воспоминания, не имеющие под собой никакой реальной основы, за любовь, которой вовсе не было… во всяком случае, со стороны Льюиса.
Слезы застилали ей глаза. Она поспешно сморгнула их. Скамейку уже вполне можно покрывать вторым слоем.
Лейси как раз собиралась выходить, когда в прихожей прозвенел звонок.
Джессика. Наверно, Джессика, радостно вскинулась Лейси, но тут же поняла, что дочь вряд ли стала бы звонить, поскольку у нее свой ключ. Поморщившись при виде своей замызганной одежды, Лейси выскочила в прихожую и подбежала к входной двери.
Она открыла ее и на мгновение ослепла от яркого солнечного света, поэтому смогла увидеть лишь неясный, расплывчатый силуэт. Он шагнул через порог и тихо проговорил:
– Надеюсь, я тебе не помешал, но я…
Льюис. Собственной персоной. Какого черта он здесь делает? Вдруг она решила, что поняла. Первое потрясение уступило место гневу, и Лейси, задыхаясь, перебила его:
– Но ты просто не в силах был не прийти и не похвастаться – не так ли? Так вот, ты опоздал. Я уже говорила с Джессикой. Зачем ты это делаешь, Льюис? Ты ее не хотел. Ты не хотел детей вообще. Ты сам сказал, что сделал для этого… Биологически, возможно, Джессика и твой ребенок, но морально, духовно она только моя дочь, и если ты думаешь, что я буду спокойно стоять в стороне и смотреть, как ты обижаешь ее…
– Обижаю?
В его голосе она услышала гнев. Этот гнев пробился через ее собственную муку, заставил ее на мгновение замолчать и взглянуть на него. Льюис выглядел усталым, измученным, почти больным. Она вспомнила тяжелую процедуру, которую ему пришлось перенести недавно. В душе издеваясь над собой, она все же не смогла сдержать волну беспокойства за него, которая пересилила и шок от встречи с ним, и злость, бушующую внутри ее.
– Обижаю, – чуть мягче повторил он. – Неужели ты в самом деле думаешь, что именно это у меня на уме?
Глаза ее почему-то защипало от слез.
– А разве нет? – горько переспросила она.
– В конце концов, меня-то тебе ничего не стоило обидеть.
Вся краска схлынула с ее лица, потом вернулась жарким пламенем. Господи, что заставило ее так выдать себя? Она затаила дыхание, ожидая, что он с радостью ухватится за эту оплошность, начнет издеваться над ней, насмехаться над тем, что она ему открыла. Но вместо этого он вздрогнул и напрягся как от удара бичом, и она услышала низкий, глухой от горьких чувств голос:
– У меня не было выбора. Я…
– Ты полюбил другую. Да… Я знаю. – Ее затошнило. Меньше всего ей хотелось обсуждать прошлое. Идиотское замечание. Чтобы переменить тему, пока у нее еще остались хоть какие-то силы держать себя в руках, она отвернулась и мрачно спросила: – Зачем ты встречался с Джессикой, Льюис? Когда ты пришел ко мне в прошлый раз, ты утверждал, что твоей единственной заботой было рассказать все о возможной врожденной болезни.
Он молчал так долго, что она вынуждена была обернуться и посмотреть ему в лицо.
Он не сводил с нее тяжелого, грустного взгляда. Его глаза, такие знакомые, так точно запечатленные ее памятью, потемнели от сострадания и жалости.
