— Там, — импульсивно встревает в разговор Жоржета, но вовремя прикусывает себе язык.
Все вопросительно смотрят на нее, ожидая окончания.
— Эксклюзивное эскорт агентство, — выдавливает из себя Жоржета.
«Если бы все было так просто…» — тоскует пастор. Все говорит о том, что в доме на углу собирается некая богопротивная секта. Еженедельные вечера по средам — это ритуал. Посиделки за столом — его внешняя оболочка. Сокровенное же происходит в тех нескольких комнатах, на окнах которых с первого же дня угрюмо повисли непрозрачные и вечно задернутые шторы, умеющие хранить секреты. Пастор Уайт не сообщает о своих подозрениях, чтобы не пугать правоверных, как не делится с ними и тем, что уже побывал в публичной библиотеке, откуда вернулся с толстым фолиантом, посвященным истории еретической мысли. Там описаны невероятные и непостижимые разумом извращения человеческой веры. В частности, особое внимание уделено секте поклонников дьявола. Пастор пытался читать беспристрастно, как писал о секте безымянный историк. Но, стараниям вопреки, на голове Уайта младшего вставали дыбом волосы. К концу главы шевелюра пастора пришла в настолько непотребный вид, — будто он не читал об экзотическом и, следовательно, далеком и безопасном ритуале, а непосредственно участвовал в нем, — что пастор решил нанести визит миссис Джонс.
«Подумать только! — ужасается пастор, невольно ерзая в парикмахерском кресле, точно у черта на сковородке. — Место-то себе какое подыскали, изверги! Под боком у законнорожденной церкви. Вот и на мою долю выпало испытание. Дай мне сил, Господи!»
Мистер Джонс молчит. Но на его челе собрались морщины, свидетельствующие о напряженной умственной работе. Миссис Джонс внимательно наблюдает за мужем. Она верит в то, что скоро ее муж изречет точный диагноз ситуации. А пока миссис Джонс пользуется временной гипотезой.
— Да, артистическая богема… — переживает она, задумчиво отхватывая у пастора больше, чем приличествует церковному сану. — Теперь пойдут пьянки да гулянки. А за ними скандалы, сцены ревности и вызовы полиции.
Упоминание полиции выводит Жоржету из транса. Он молча покидает салон, не дождавшись очереди, и понуро бредет в свою конуру. В голове Жоржеты крутятся фразы, словно заимствованные ею из объявления бульварной прессы и окаменевшие в магическую формулу невезения: «В эксклюзивное эскорт агентство приглашаются девушки от N до N + 10 лет. К кандидаткам предъявляются следующие требования…»
Жоржета давно вышла из рамок запрашиваемого возраста. Не может она удовлетворить и предъявляемым требованиям. Ибо и обильный опыт, и огненный темперамент давно вышли из моды. Теперь подавай им неискушенность и ангельскую кротость.
Жоржета устала. Жоржета уже почти смирилась со своей долей. Завтра она позвонит двоюродной сестре и попросит ее узнать о вакансиях на обувной фабрике. «Может там дают бесплатно женскую обувь?» — утешает себя Жоржета.
Тем временем в парикмахерском салоне переполох, устроенный миссис Джонс. Пастор Уайт попросил таблетку от сердца. Миссис Джонс, сопровождаемая звоном отброшенных ножниц, бежит к аптечке.
— Ей-богу, ничего страшного! — извиняясь, тихо кричит ей вдогонку пастор. — Я даже не уверен, что это сердце. Просто что-то стало тесно в груди…
— Это все из-за проклятой богемы! — возвращается с таблеткой миссис Джонс. — Не расстраивайтесь, батюшка. Они, по сути, безобидные.
У таблетки давно истек срок годности. Но миссис Джонс все равно верит в ее целительность. Ибо главное — как проповедовал сам пастор, — это благие намерения.
Пастор благодарно глотает таблетку и крестится. Боли пропадают. Даже не ведая о сроке годности, пастор проницательно относит перемену к лучшему на счет крестного знамения. Его единственное оружие в борьбе с вероотступниками только что успешно прошло испытание.
Глава XV.
Лестница в небо
Поскольку мистер Джонс продолжает хранить молчание (хотя морщины на его лбу достигли такой невероятной глубины, что миссис Джонс не решается смотреть в упор на своего мужа, дабы не потревожить работу его мысли), терпению миссис Джонс приходит конец. Она сама пойдет в новый дом и разузнает обо всем из первого источника! Сообщая об этом мужу, миссис Джонс надеется, что тот ее остановит. Где же это видано, чтобы беззащитная женщина отправлялась в логово к зверю? А если она застанет их посреди непотребства, называемого художниками рисованием с натуры? По меньшей мере, миссис Джонс надеется, что муж восхитится ее самоотречением и отвагой. Но намерение жены не производит на мистера Джонса заметного впечатления. Он умывает руки посредством пожимания плеч и предоставляет миссис Джонс ее судьбе.
Миссис Джонс идет в палисадник и срезает там огромный букет. Такой — не уверенные в успехе женихи дарят своим потенциальным невестам, уповая на закон диалектики, сулящий переход количества в качество. Букет вышел эклектичным и, откровенно, противоречит эстетическим требованиям самой миссис Джонс. Но поскольку она не знает, кто именно живет в доме, миссис Джонс набирает цветы на все случаи жизни. Ромашки придают ему задорно-простоватую невинность. Анютины глазки — таинственность. Кроваво-красные маки должны импонировать деятельным и страстным натурам. А подсолнухи взывать к интеллекту.
Миссис Джонс берет букет в охапку и переходит Коринфскую к дому на углу. Спереди ее едва видно из-за цветов, служащих одновременно украшением и надежным щитом. Сзади ее фигура представляет довольно жалкий вид. Мистер Джонс некоторое время наблюдает за женой из окна, но потом, с досадой махнув рукой, уходит в глубину комнаты, где его ждет расстеленная на столе газета. Мистеру Джонсу немного стыдно за свое невмешательство, но он успешно сублимирует стыд в презрение к суете. «Все это того не стоит», — окончательно оправдывает себя мистер Джонс, вспоминая о подобострастном букете, и опрятные колечки выдыхаемого дыма подтверждают его правоту.
Миссис Джонс возвращается через полчаса. Она молча проходит мимо мужа и садится на кухонную табуретку. У миссис Джонс обескураженный вид. В ее волосах застряло несколько лепестков ромашки, будто гадание, на которое возлагалось столько надежд, закончилось весьма плачевно. В кружевах ее платья мистер Джонс обнаруживает семечку подсолнуха. Он инстинктивно тянет ее ко рту, но по неведомой причине одергивает себя и деликатно прячет семечку в нагрудный карман жилета.
Миссис Джонс продолжает молчать, а в ее провалившихся от впечатлений глазах мистер Джонс угадывает нечто такое, что вынуждает его проявить инициативу, рискующую выставить мистера Джонса в невыгодном свете любопытствующего.
— Ну, что? — спрашивает он как можно безразличнее.
Но поскольку — о, небывалое! — миссис Джонс не произносит в ответ ни слова, мистер Джонс забывает о декоре скептика.
— Ну, же?! — теребит он жену.
Миссис Джонс переводит на мужа свои ослепшие глаза, карие зрачки которых беспомощно барахтаются в окружающем их океане запредельного.
— Что? — отвечает миссис Джонс неожиданно спокойно. — Ни-че-го.
Но в этом обманчивом спокойствии — психологическая травма индивидуума, ставшего невольным свидетелем немыслимого.
Мистер Джонс понимает, что дальнейшее давление бесполезно. Он терпеливо ждет, когда жена совладает с волнением и выплеснет накопившееся в рассказе. Но миссис Джонс молчит еще и потому, что у нее нет для увиденного подходящих слов. Да, и откуда взяться таким словам, если обозначаемые ими предметы и понятия находятся вне сферы ее опыта?
И все-таки слова отыскиваются. Миссис Джонс помогает себе руками. Ее фразы отрывисты и коротки: вершины айсбергов, скупо намекающие на подводное изобилие. Но, как и в искусстве, недоговоренность способствует максимальной экспрессии. Семена медлящих слов, с трудом отыскивающих себя в темной
