бился с Бакланом, пытаясь выяснить что-то еще, но безуспешно. Он не смог даже описать Рыжего, так что мы были лишены возможности сделать фоторобот или хотя бы словесный портрет. Видно, пора было заканчивать, и Зайцев задал последний вопрос: — Где вы были в момент убийства? — А когда это было? Ну, когда его убили? — Баклан понимал, что от этого его ответа зависит многое, и, облизывая сухие губы, уже заранее начал морщить лоб, чтобы хорошо вспомнить, где он мог находиться в то роковое время. — Вчера днем. Баклан мучительно задумался и вдруг совершенно неожиданно рассмеялся и снова принял прежнюю уверенную позу. Стало ясно, что сейчас он преподнесет какое-нибудь железное алиби. — Где я был, гражданин следователь? — переспросил он совершенно другим тоном. — Записывайте в протокольчик: был я в вытрезвителе. Бес попутал с утра напиться, вот и попал. Правду говорят, что все к лучшему, теперь-то вы на меня подозрений не возведете! Зайцев посмотрел на меня, и я вышел в соседний кабинет к телефону. Действительно, гражданин Погорелов И. Т., вчера около 9 часов утра был подобран в невменяемом состоянии у Центрального рынка и протрезвлялся до вечера. Дежурный хорошо запомнил его — единственного дневного клиента. Я договорился, что он придет опознать Баклана, — эта формальность была необходима, но именно как формальность, ибо ясно было, что Погорелов говорит правду. Когда я вернулся. Баклан с видимым удовольствием спросил: — Ну что, гражданин начальник, проверили? Я тут уже протокольчик подписал, товарищ следователь вопросов ко мне не имеет, так что будем прощаться? — Прощаться нам еще рано, Погорелов, — ответил я, и глаза у Баклана беспокойно забегали. — Почему рано? К этому делу вы меня теперь никак не пришьете! И за бродяжничество не посадите — паспорт у меня имеется, в колонии выдали, и предостережений ни одного… — Считай, что первое ты уже получил, — вмешался в разговор Багров. — А за те словечки, что ты давеча в баре выплевывал, отсидишь ты, как миленький, свои пятнадцать суток. — Ну, это пожалуйста, — облегченно вздохнул Баклан. — Что заслужил, то отсижу, без обиды. Я человек справедливый. Поздно вечером на оперативке обсуждали поступившую информацию. Собутыльники Баклана ничего интересного не сказали — это были случайные знакомые, объединенные общим пристрастием к перемене мест, легкому заработку и дармовой выпивке, и все, что лежало вне этого круга, их интереса не привлекало и в памяти не откладывалось. Двое из них несколько раз встречались с Бакыровым, пили водку с Рыжим-Федей, но сказать о них ничего толком не могли. Сейчас все задержанные находились в приемнике-распределителе для бродяг, а Баклан — в спецприемнике для административно-арестованных, и в случае необходимости любого из них можно было допросить повторно. Впрочем, вряд ли это понадобится. Дежурный вытрезвителя опознал Баклана, тем самым полностью подтвердив его алиби, а подозревать в убийстве кого-нибудь из его дружков никаких оснований не было. Оставался Рыжий-Федя. Судя по всему, это его видел рыбак неподалеку от места убийства и ему же принадлежал найденный в роще нож. Конечно, этих фактов недостаточно для вывода о его виновности, тем более что экспертиза еще не установила в ноже орудия преступления, но для того, чтобы начать отработку его как подозреваемого, этого хватит. Вопрос в том, как его найти. Проверка по картотеке ничего не дала: хотя кличка Рыжий была распространенной, но людей, подходящих по имени и возрасту, не было. Четыре рейдовые группы целый день ходили по пивным: знакомились с бродягами, резали рыбу ножами с врезанными монетами, и все напрасно — на приманку никто не клюнул. Единственным результатом этой работы явился десяток задержанных, ни один из которых не знал интересующих нас людей. — В общем так, — подвел итог Есин, — выйти на Рыжего мы можем только через бродяг. С кемто он разгружал вагоны, с кем-то ночевал, с кем-то играл в карты, пьянствовал, воровал, с кем-то сидел в тюрьме, как говорится, с миру по нитке… Значит, наша задача — пропустить через фильтр всех «гастролеров». Задействуйте участковых, внештатный актив, дружинников, комсомольский оперотряд и — вперед! Проверить все чердаки, подвалы, притоны. А завтра с утра — на базары, к скупкам, комиссионным, пивным. Вопросы есть? Вопросов не было. Все представляли, какую колоссальную работу предстоит им проделать, и хорошо понимали, что шансы на положительный результат ничтожны, скорее всего, следствие зайдет в тупик, и только если очень повезет, удастся найти крохотную зацепку, которая позволит продолжать розыск. Но все понимали и то, что другого пути у нас нет. Следующие три дня запомнились нам всем надолго. Почти круглые сутки пришлось проводить на ногах, заходя в райотдел только для того, чтобы сдать задержанных, и возвращаясь поздней ночью домой, чтобы поспать несколько часов. И все было впустую: никаких результатов розыск не дал. Следственным путем тоже не удалось установить ничего нового. Зайцев истребовал и изучил все уголовные дела, по которым проходили когдато Бакыров и Погорелов, а также их личные дела из колоний, где им приходилось отбывать наказание. Бакыров в заключении держался неприметно, ни с кем не дружил и не ссорился, врагов у него не было. Погорелов вел себя так же, как и обычно: сквалыжничал, скандалил, затевал ссоры, участвовал в драках и поэтому частенько бывал бит и неоднократно отсиживал в штрафном изоляторе. Но пути Бакырова и Погорелова никогда не пересекались, ни в местах заключения, ни на свободе. Зайцев даже составил схему передвижений Бакырова и Погорелова по территории страны. Как ни странно, а это не такое трудное дело, как может показаться на первый взгляд. Хотя бродяги и считают себя свободными путешественниками, маршруты их странствий известны милиции так же, как трассы полета окольцованных птиц орнитологам. Путешествия без документов чреваты осложнениями, поэтому «путешественники» частенько попадают в приемники-распределители. Это своего рода чистилища, где скрупулезно проверяется прошлое каждого из них. Здесь в первую очередь отсеивают преступников, находящихся в бегах, разыскиваемых и всех тех, кто когда-то нарушил закон, но сумел избежать ответственности за это. Затем наступает очередь тех, кто не имеет серьезных грехов, но ранее получал предостережения за бродяжничество, — их привлекают к уголовной ответственности и отдают под суд. Ну а задержанным впервые после первой проверки делается предостережение и напутствие начать нормальную жизнь, выдается паспорт, направление на работу и деньги на проезд. А в архивах остаются документально зафиксированные следы их жизненного дрейфа: города, районы, даты, адреса населенных пунктов. Теперь на схеме у следователя жирная красная линия отмечала путь странствий Бакырова, а зеленая — Погорелова. Линии были похожи — обе изломанные, такие же, как судьбы этих людей, почти сплошь состоявшие из острых углов. На них сказывалось влияние сезонов: зимой они приближались к югу, летом откатывались в средние широты. Сказывались и внешние воздействия: время от времени они забирались далеко на север, в края, печально известные своими огороженными территориями, чтобы через год-два вновь поспешно покатиться к южному теплу. Точек соприкосновения между линиями не было. Правда, несколько раз они проходили через одни и те же населенные пункты, одни и те же колонии, но даты, проставленные тут же красным и зеленым карандашами, показывали, что они не совпадают во времени. Зацепиться было не за что. Немногое дали и наконец полученные результаты экспертиз. На ноже были выявлены невидимые следы крови, совпадающей с кровью Бакырова, размеры и форма клинка соответствовали орудию убийства, но отпечатков пальцев на ноже не было. Таким образом, сложилась ситуация, когда обработка имевшихся данных никаких нитей для следствия не дала, а новая информация не поступала. Появилась реальная возможность того, что преступление «зависнет» нераскрытым. В качестве последней соломинки решили поискать Рыжего среди недавно осужденных: бывает, хотя и редко, что преступник пытается спрятаться… в колонии, надеясь, что здесь его никто не сможет обнаружить. Но обстановка сложилась по-другому. Сотрудники транспортной милиции задержали на вокзале некоего Гастева. Когда его допросили по нашей ориентировке, он сказал, что знает Рыжего-Федю. Гастева тут же привезли к нам. Он был очень взволнован таким вниманием к своей персоне и, судя по всему, не ожидал от этой истории ничего хорошего для себя. Когда приехал Зайцев, Гастев испугался еще больше: он знал, что прокуратура обычно не занимается бродягами. Поэтому вначале на вопросы отвечал вяло и неохотно. — Как фамилия Рыжего, кто он, откуда? — Фамилии его я не знаю, мы познакомились на пляже, выпили вместе, я рассказал, что мне негде ночевать, ну Федя и позвал меня к себе. — Куда «к себе»? — насторожился Зайцев. — Адрес? — Да какой там адрес! Он жил в люке, под мостом. Устроился там неплохо, ну и меня пустил, вдвоем-то все веселей. Пожили так три-четыре дня, потом он собрал вещички и ушел. Наверное, корешков встретил и решил дальше на юг подаваться — дело-то к зиме идет. — Убедившись, что задаваемые вопросы не имеют к нему отношения, Гастев стал заметно словоохотливее. — Какая из этих вещей вам известна? — Зайцев поднял газеты, открывая несколько уложенных в ряд ножей. Понятые придвинулись ближе. — Это вот Федькин нож. Вон, монетку прилепил! Это у него поговорка такая была: «Жизнь — копейка». Любил он эту присказку. А ножик, говорил, это, мол, для размена, ну, жизнь на копейку менять, если нужда придет. А что, таки пришил Федя кого-нибудь? — Почему вы так решили? — Да уж ясно, что ищете вы его не для того, чтобы медаль дать или премию выписать. А тут еще про ножик расспрашиваете. Так неужто насмерть порешил? — Давайте-ка лучше отвечать на вопросы, Гастев, — ввел
Вы читаете Ведется розыск
