Вспоминается, как мы сдавали передачу о выдающемся балетмейстере, тогда художественном руководителе Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко Владимире Бурмейстере.
Автор этой передачи, известная в прошлом балерина Викторина Кригер, в то время увлеклась журналистикой. Она много печаталась в разных газетных изданиях и вела передачи о балете на радио. На записи она всегда очень волновалась, боялась, что у нее сядет голос, и потому приносила с собой термос с чаем. Несмотря на свой возраст, она ходила на каблуках, у нее всегда был маникюр. Была она человеком подвижным, энергичным и даже активно занималась общественной деятельностью, с воодушевлением рассказывая мне о своей работе в суде в качестве народного заседателя. До конца ее дней мы общались и перезванивались.
Так вот, в тот день она приехала в редакцию вместе с Бурмейстером, и мы отправились в кабинет заместителей главного редактора. Началось прослушивание. Через большое окно, у которого стоял Владимир Павлович, устремленный куда-то вдаль, я смотрела на падающие снежинки, а в комнате звучал низкий с хрипотцой голос Викторины Кригер и прекрасная музыка - первая симфония П.И. Чайковского, положенная Бурмейстером в основу его балета «Снегурочка». Так и напрашивалась вся эта картина в кадр. Закончилось прослушивание, а сколько потом было еще разговоров, и каких!
Со временем требования начальства Госкомитета, стоявшего над нашими руководителями, становились все жестче и жестче, цензура усиливалась. Так, во время чехословацких событий 1968 года, когда имя Дубчика стало нарицательным, запрещалось давать в эфир русскую народную свадебную песню «Как на дубчике два голубчика». Это может сейчас показаться смешным, а тогда это грозило строгим выговором, или даже увольнением с работы. А сколько мы мучались, когда во время знаменитой компании по борьбе с пьянством при Андропове из всех текстов песен (а больше всего приходилось возиться с опереттами) изымались куски, в которых говорилось о вине. Даже не звучала тогда по радио Застольная из оперы «Травиата» - «Налейте, налейте бокалы полней». И мне было обидно за Веру Леонидовну, которая в силу своей интеллигентности, а может быть, и боязни, что ей не дадут доработать до пенсии, не спорила с теми, кто стоял над ней, и просила нас убрать из передачи ту или иную фразу. А мы по молодости, наверное, не хотели считаться ни с какими авторитетами и пытались отстаивать свое.
Помню, что однажды мне посчастливилось работать с выдающейся пианисткой Марией Вениаминовной Юдиной, очень своеобразным человеком, не вписывающимся в привычные эталоны. Да и сам ее внешний облик многих шокировал: никак не уложенные волосы с седыми прядями, какой-то длинный темный балахон, стоптанные туфли. Но, когда я начинала с ней говорить, все это не имело никакого значения. Она написала для нас эссе о музыке Брамса. Язык у нее был очень необычный, не поддающийся редакции, каждое слово было значимым, таило в себе глубокий смысл. Мне казалось, что нельзя тронуть ни одного ее слова, и все же два-три абзаца мне пришлось снять, как я ни уговаривала Веру Леонидовну. Если бы я не подчинилась, передачу могли бы просто снять.
Но тогда еще на радио не было вкусовщины. Позднее появились здесь люди, которые могли диктовать, что снять и что вставить, лишь потому, что это им нравилось или не нравилось. Так, происходило со многими праздничными передачами, например заместитель председателя Госкомитета С.Г. Лапина некто Орлов менял программу «Новогодней ночи» по несколько раз. И редакторы, уже зная его вкусы, обязательно включали в нее цыган или что-то, что ему обязательно понравится. Сам Сергей Георгиевич в это никогда не вмешивался, но если возникали какие-то проблемы, он мог напрямую позвонить редактору, когда, например, что-то не устраивало в тексте песни (а все тексты новых песен предварительно посылались ему).
Особой статьей была «Красная площадь», ее делали заранее перед каждым парадом и демонстрацией, проходящих на главной площади всей страны. Отбиралась торжественная музыка, марши, патриотические песни, и делалась фонограмма. Кроме того, записывались лозунги, которые присылались из горкома партии: если не считать некоторых добавлений, они повторялись из года в год. После каждого лозунга должно было звучать «Урр - а - а!» И это было самое трудное: мало кому из дикторов, да и артистам тоже, удавалось до конца выполнить эту задачу (после этого «Ура» предполагалось «Ур - а - а!» идущих по Красной площади демонстрантов). Пожалуй, в этих «Ура» больше других преуспевал шумовик, а потом ассистент режиссера и режиссер Женя Хорошевцев. Когда через много лет, в 90-е годы Евгений Александрович Хорошевцев, будучи уже генеральным директором Радио-1, получил звание народного артиста России, то многие из нас отнеслись к этому с предубеждением. В самом деле, не давать же столь высокое звание за хорошо произнесенное «ура». Но, видимо, здесь сыграли и его связи с бывшими горкомовцами и комсомольскими работниками, занявшими и в новое время высокие посты. Думаю, что с этим связано и его продвижение вверх по карьерной лестнице. Но в чем ему, действительно, нельзя было отказать, так это в том, как он владел микшером, как виртуозно делал наложение, как чувствовал музыкальную фразу, поэтому редакторы, особенно из отдела эстрады, любили с ним работать. Будучи шумовиком, (а в то время на радио еще существовала шумотека, где собирались годами различные шумы, одни записанные подражателями в студии, другие - на натуре) он часто работал вместе с Алексеем Баталовым, выступавшим в роли режиссера-постановщика. Хорошевцев тогда обслуживал шумами радиоспектакли, которые делались в литдраме, в паре со старейшим работником радио Петром Аристарховичем, убеленным сединой, очень милым, приятным человеком, бесконечно преданным радио. Иногда мне приходилось обращаться к нему за той или иной пленкой и для своего, музыкального спектакля. И он давал мне возможность выбрать в шумотеке то, что мне нужно, никогда не отказывался лишний раз спуститься со мной на первый этаж в его уникальную комнату шумов.
После маленького уютного чеховского «дома-комода» я очутилась в огромном многоэтажном здании с пропускной системой. При входе в ДЗЗ (Дом звукозаписи) всегда стоял милиционер, которому нужно было показывать пропуск (тем, кто не имел постоянного пропуска, выписывались разовые пропуска). По поводу одного из таких сотрудников милиции ходил анекдот, возможно, в нем была и доля правды. Он звучал примерно так: проходит через милицейский пост Козловский, милиционер требует у него пропуск, тот говорит ему: «Я Козловский», на что милиционер отвечает: «Да по мне хоть сам Лемешев».
Когда я попала в Дом звукозаписи, где находилась наша редакция, еще не было новой пристройки, и входили сразу в старое здание - большой, красивый с мраморными колоннами холл, который в середине 90-х был перегорожен, большая часть его была сдана в аренду под магазин - и фактически холл перестал существовать. А тогда массивные двери первой, второй и третьей студий выходили прямо в этот холл. Со второй студией у меня связывается имя замечательного музыканта и редактора Константина Христофоровича Аджемова, который обычно в те годы в этой студии проводил свои интереснейшие «Вечера звукозаписи». Первая студия тогда была самая большая, в ней проходили записи наших оркестров, а их было четыре: Большой симфонический оркестр (БСО), симфонический оркестр ВР и Т, эстрадно- симфонический оркестр ВР и Т и оркестр русских народных инструментов. Эта же студия была местом, где устраивались панихиды. Последней панихидой, на которой я здесь присутствовала, была панихида Сергея Георгиевича Лапина. Именно на этой панихиде я увидела в последний раз Ивана Семеновича Козловского, который показался мне тоже уходящим в вечность.
В то время, о котором я вспоминаю, главной распорядительницей всех гонораров была легендарная Александра Константиновна Карпова, полноватая дама, на вид строгая, и очень принципиальная, но не без чувства юмора. Работала она на радио, можно сказать, с его основания. А легендарная она потому, что о ней ходила история, как В.В. Маяковский чуть не спустил ее с лестницы, когда она умудрилась его стихи, написанные «лесенкой», соединить по количеству букв в строку, и заплатила ему, естественно, во много раз меньше.
Самой главной распорядительницей в нашем секретариате была референт Мария Ивановна, которую все называли Машей. Она же распределяла и аппаратные между редакторами. Перед ней многие заискивали, но, в общем-то, все ее любили.
И была у нас в редакции удивительная женщина Лидия Александровна Микульская. Поскольку библиотека Радиокомитета размещалась в основном здании на Пятницкой, в нашей редакции существовал справочно-библиографический отдел, который и состоял тогда из одной Лидии Александровны. Она собирала журналы, газетные вырезки об исполнителях, композиторах и их творческой деятельности, у нее была и своя картотека, где всегда можно было узнать их даты жизни или же звания тех или иных артистов. Несмотря на свой уже немолодой возраст, это была очень живая энергичная женщина, интересующаяся всеми происходящими событиями. У нее не было своей семьи, может быть, поэтому все приходящие к ней за
