нейтральна в этом отношении), часть фундаментальной и сложной системы, которую мы не можем здесь непосредственно исследовать, является обязательным инструментом для критики классической психологии, и в частности классической психологии воображения и знака.
Однако можно ли допустить, что необходимость этой критики наивной психологии доходит лишь до какой-то определенной точки? Что если бы мы, в конце концов, показали, что тема или важность «чистой презентации», чистого и изначального восприятия, полного и простого присутствия и т. д. делает феноменологию соучастницей классической психологии — действительно конституирует их общие метафизические предпосылки? В подтверждение того, что восприятие не существует или что то, что называется восприятием, не является изначальным, что как-то все «начинается» «репрезентацией» (утверждение, которое возможно удержать лишь за счет упразднения этих двух последних понятий: оно означает, что здесь нет никакого «начала» и что «репрезентация», о которой мы говорим, не является модификацией «ре-», которое поражает изначальную презентацию) и повторным внесением различия, вплетенного в «знаки» в самом центре того, что является «изначальным», мы не будем отступать от уровня трансцендентальной феноменологии к «эмпиризму» или к «кантовской» критике утверждения изначальной интуиции; здесь мы хотим только указать на единственную и последнюю цель настоящего эссе.
Этот текст из Логических Исследований можно сравнить со следующим пассажем из Курса общей лингвистики: «Языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие и акустический образ. Этот последний является не материальным звучанием, вещью чисто физической, но психическим отпечатком звучания, представлением, получаемым нами о нем посредством наших органов чувств; акустический образ имеет чувственную природу, и если нам случается называть его 'материальным', то только по этой причине, а также для того, чтобы противопоставить его второму члену ассоциативной пары — понятию, в общем более абстрактному. Психический характер наших акустических образов хорошо обнаруживается при наблюдении над нашей собственной речевой практикой. Не двигая ни губами, ни языком, мы можем говорить сами с собой или мысленно повторять стихотворный отрывок» (Цит. по: Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. Екатеринбург, 1999. — Прим. пepeв.) И Соссюр добавляет следующее предостережение, которое быстро забылось: «Именно потому, что слова языка являются для нас акустическими образами, не следует говорить о 'фонемах', их составляющих которые возмещают слова. Этот термин, подразумевающий акт фонации, может относиться лишь к произносимому слову, к реализации внутреннего образа речи». Это замечание не следует забывать, потому что предложенный Соссюром тезис лишь усугубляет трудность: «Говоря о звуках и слогах мы избежим этого недоразумения, если только будем помнить, что дело идет об акустическом образе». Но проще это помнить, когда говоришь в терминах фонем, а не звуков. Звуки могут восприниматься вне вокальной активности лишь постольку, поскольку, в отличие от фонем, они легче могут восприниматься как природные объекты.
Чтобы избежать других недопониманий, Соссюр заключает: «Двусмысленность исчезнет, если называть все три различных понятия именами, предполагающими друг друга, но вместе с тем взаимно противопоставленными. Мы предлагаем сохранить слово знак для обозначения целого и заменить термины понятие и звуковой образ соответственно терминами означаемым и означающим»(р. 67) (Замечание то же). Можно было бы утвердить эквивалентность означающее/выражение и означаемое/Bedeutung, если бы структура bedeuten/Bedeutung/смысл/объект не была для Гуссерля намного сложнее, чем для Соссюра.
Операцию, от которой отправляется Гуссерль в Первом Исследовании, также можно было бы систематически сравнить с определением границ «внутренней системы» языка у Соссюра.
О нереальности ноэмы в случае образа и знака см., в частности, Ideas I, § 102.
См. по этой теме примечание французского переводчика к Логическим Исследованиям (French ed., Vol. II, pt. I, p. 276) и примечание французского переводчика к Феноменологии внутреннего сознания времени (French ed., р. 26).
См. об этом: Происхождение геометрии и предисловие французскому переводу, р. 60–69.
Утверждение, предполагаемое всей феноменологией, таково, что бытие (Sein) Идеального есть нереальность, несуществование. Это предопределение является первым словом феноменологии. И хотя идеальность не существует, она есть все, что угодно, но не небытие. «Любая попытка трансформировать бытие того, что идеально (das Sein des Idealen), в возможное бытие того, что реально, очевидно должна потерпеть неудачу по той причине, что сами эти возможности являются идеальными объектами. Возможности, как минимум, могут быть обнаружены в реальном мире, как вообще могут перечисляться или измеряться» (Логические исследования, Второе исследование, Гл. 1, § 4; ET, р. 345). «Естественно, что это не просто наше желание ставит бытие того, что идеально, на уровень бытия-мысли-о, которое характеризует вымышленное и абсурдное (Widersinnigen)» (ibid., § 8; ET, p. 352).
Используя различия из «чисто логической грамматики» и Формальной и трансцендентальной логики, эта невозможность должна быть выражена следующим образом: это предположение, конечно, имеет смысл, оно конституирует интеллигибельную речь, оно не sinnlos, но внутри этой интеллигибельности и по указанной причине оно «абсурдно» (абсурдностью противоречия — Widersinnigkeit) и a fortiori «ложно». Но так как классическая идея истины, которая ведет эти различия, сама вышла из такого утаивания отношения к смерти, эта «ложность» есть сама истина истины. Отсюда она есть и в других, совершено различных «категориях» (если такие мысли все еще можно так классифицировать), в которых эти движения должны интерпретироваться.
