антропософской концепции; он бьет мимо цели. Вступление в наследственность определенной семьи — это не случайность. Приближаясь к воплощению, душа заранее завязывает отношения с данной линией наследственности: она ищет для себя подходящие условия и в «выборе родителей» руководствуется глубинной мудростью судьбы. Кроме того, она приносит с собой свое душевное и эфирное начала. Если это «я» должно из чего-то проистекать, то не из линии предков, но «из себя самого», поскольку оно происходит из уже созданных ранее основ самоосуществления в прежних земных жизнях. Рудольф Штайнер указывает при этом на факт «биографии», присущей одному только человеку, на специфический облик судьбы, на «духовный облик», свойственный каждому человеку в его неповторимой исключительности и отсылающий к его же предыстории, к предшествующим обликам в прежних инкарнациях. И если при рассмотрении некой судьбы у нас возникает впечатление, что именно с этим человеком случилось то, что «на него похоже», что «могло случиться только с ним», значит, мы идем по следу того самого существа «я», которое творит биографию, и «духовного облика» человека. В ударах судьбы и счастливых мгновениях жизни проявляются прошлые воплощения, но «я» остается свободным в решении, как ему отнестись с тому, с чем оно встречается и что выпадает ему в добром и злом. «Я» человека свободно также положить совершенно новое начало и тем самым привести в движение новые последствия как в добром, так и в злом. Люди, которые по судьбе имеют отношение друг к другу, встречаются не только после смерти, но и в следующих земных жизнях, в меру созданных предпосылок. Они не теряют друг друга из-за того, что в следующей жизни каждый из них становится «другим человеком». «Я» остается тем же самым. Нужно только уяснить себе, что оно живет на более глубинном уровне, чем все то, что составляет оболочки человека. Эти оболочки, конечно, не лишены значения. Ведь небезразлично, к какой расе я принадлежу, к какой нации, семье и классу, женщина я или мужчина. В древности, когда «я» осознавало себя еще не столь сильно, все эти параметры имели решающее значение. Но собственно «человеческое» стоит над всеми различиями. Человек в первую очередь является человеком и потому стремится проявить свою «человеческую суть» в жизни — как мужчина или женщина, немец или француз, — используя в качестве инструмента то, что он получил в виде оболочки.
Через перевоплощение человек не лишается и самого себя, в смысле брошенной однажды Вильгельмом, Бушем фразы: «Смогу ли я еще сказать, что это я?» Я ли это еще, когда воплощаюсь другим человеком? Пожалуй, здесь надо бы сначала поставить противоположный вопрос: Я ли это уже? Разве меня не определяют в высокой степени наследственность и среда? Много ли я сделал, чтобы подготовить почву, где моя истинная индивидуальность проявляется со всей четкостью? Чем больше истинное «я» выходит из глубин на поверхность, тем больше человек становится похож на самого себя. Эти силы самоформирования у него сохраняются: чем интенсивнее они работали, тем более похожим на себя будет становиться человек в ходе перевоплощений. Сквозь все различие оболочек больше и больше будет проступать его «вечный лик».
В изложении Рудольфа Штайнера, отдельные воплощения, как правило, разделены многовековыми промежуточными эпохами, хотя и здесь бывают исключения. Но обычно человеку дано долго пребывать в духовном мире. Тем самым представлению о реинкарнации не свойственна та лихорадочная нервозность, какая присуща индийскому понятию, которое предполагает, что уже вскоре после смерти душа человека вновь возвращается в материнское лоно. Нужно время, для того чтобы завершенная земная жизнь была после смерти переработана пред очами вышних существ, перед Ликом Бога, оценена по ее ценности и негодности. Если здесь, на земле, воплощенный человек ощущает жизнь так, будто это он наблюдает окружающий мир и выносит о нем свое суждение, то после смерти все происходит наоборот. Благо или страдание лишенного плоти человека зависит теперь от того, с каким выражением останавливаются на нем очи вышних существ. Таким образом он поистине переживает суд. После того как завершена эта оценка жизни через воспоминания, идущие во времени вспять, и после того, как в мучительных страданиях отринуто все в человеке, что не приспособлено к существованию в вышних мирах, — духовное ядро человека вместе с той частицей душевного начала, которая склоняется к духовному и потому сохранена в нем, проходит через дальнейшие переживания. Оно странствует во все более высоких сферах духовного мира, всякий раз по мере внутреннего родства с ними, и в союзе с миром ангелов и с соединенными с ним душами подготавливает себе следующую земную жизнь, в которую оно затем нисходит, когда «наступает пора» получить в земном теле новые переживания, каких «на небесах» быть не может.
Важное различие по сравнению с восточными представлениями о перевоплощении заключается в том, что, как недвусмысленно подчеркивает Рудольф Штайнер, ряд инкарнаций ни в коем случае не бесконечен. Возможность жить на земле в человеческом теле некогда возникла и однажды исчезнет. Нынешнее человечество, мало-помалу заметив ущерб, наносимый нашей цивилизацией окружающей среде, поневоле столкнулось с тем, что дальнейшее существование человека на этой планете с ее совершенно особыми условиями отнюдь не является чем-то само собой разумеющимся. И даже если удастся кое-как справиться с этими наметившимися уже сейчас смертельными угрозами, то в конце концов все же наступит такой момент, когда воплощение человека на земле станет невозможным. Значит, человек не должен терять время, понимая, что задача его становления большей частью еще не разрешена. Выдвигать упрек, что учение о перевоплощении якобы способствует усыплению беспокойной человеческой совести, совершенно неправомочно. Именно антропософское мировоззрение высвечивает всю беспочвенность легкомысленных тезисов вроде «после нас хоть потоп» или «куда торопиться — завтра сделаем». Ответственность, сопряженная для человека с каждой его земной жизнью, проявляется здесь во всей серьезности. Поскольку человеческое «я» должно все более развиваться в сторону свободы и созревать для свободно принимаемой на себя ответственности, возражение, будто учение о перевоплощении включает в себя некий автоматизм развития, становится беспредметным.
Когда антропософия говорит о «развитии», она делает это не так наивно, как зачастую бывало в XIX веке под впечатлением научных открытий. «Развитие» в антропософском смысле есть нечто многоуровневое и дифференцированное. Наблюдение за действительностью показывает, что в развитии всегда присутствует и движение вспять и новые достижения нередко оплачиваются по крайней мере временной утратой прежних способностей, что зачастую «двигаться вперед можно и двигаясь назад». Прохождение через повторные земные жизни, ставящие человека лицом к лицу с негативными последствиями его вины, переживания суда после каждой земной смерти — все это еще не гарантирует, что человеку от одной земной жизни к другой автоматически должно быть «лучше и лучше». Такая возможность, разумеется, существует, но человек должен со- участвовать в своем становлении. В зависимости от его поведения ему от одной земной жизни к другой может с тем же успехом становиться и «хуже и хуже» Значит, перевоплощение как таковое отнюдь не есть то же самое, что и «повторное рождение». Когда инкарнации закончатся, вслед за очередным посмертным судом произойдет истинный «Страшный суд», открывающий возможность разделения человечества на «овец и козлищ» — на тех, кто использовал свои земные жизни в праведном смысле, и на тех, кто пренебрег присутствовавшей в земном бытии возможностью. В конечном итоге решающим моментом будет: принят Христос людьми или нет. Без приятия того, что через Христа вошло в развитие человечества, задача «становления человеком» не может быть по-настоящему решена. Становление человеком будет все более проявлять свою тождественность «становлению христианином», причем последнее, безусловно, понимается не в узко конфессиональном смысле.
Рудольф Щтайнер пришел к своим христологическим выводам, руководствуясь не апологетически христианскими интересами. Последовательно продвигаясь по пути эмпирического исследования духовного мира, он столкнулся с сверхчувственным фактом, лежащим в основе христианства. Это его видение Христа проливает новый свет и на учение о карме. Словом «карма» древнеиндийские воззрения указывают на взаимосвязь, которая как причина и следствие переходит из одной жизни в другую. Закон «посева и жатвы» («что посеет человек, то и пожнет», Гал. 6:7) действует также от одной жизни к другой. Поступки и переживания одной инкарнации, вне непрерывного опосредования материально- земным пронесенные через чисто духовно-душевную область, вызывают в следующей инкарнации соответствующие обратные влияния. Чем больше действует истинное «я», призванное к свободному творчеству, тем значительнее, наряду с аспектом «жатвы», становится аспект «посева» — в смысле способности заложить новые «начинания», привнести в бытие новые элементы. То, что как «любовь свыше» творчески, почерпнутое из высшего мира, привносится в земное существование, не срывает «математически» точного
