новом футбольном сезоне, о неудачных попытках американцев запустить ракету на луну, об итальянских кинофильмах.
— Я их, пожалуй, все смотрел, которые у нас показывали. Что мне в них нравится — это большая любовь к простым людям. Правда, подчас режиссеры слишком уж натурализмом увлекаются и не говорят прямо, что же сделать надо, чтоб их героям жить легче и лучше стало. А вообще — хорошие фильмы. Помните «Полицейские и воры»? Трогательно и очень человечно сделано. Правда?
Петр задумчиво качает головой. Ему почему-то стыдно и неловко признаться, что он-то этого фильма не смотрел.
«Как будто нет времени в кино побывать. Совсем я что-то не так живу».
Спешить некуда. За Самсоновым машина заедет еще нескоро. Петру до встречи с Людмилой тоже остается много времени.
Постепенно разговор переходит на воспоминания, становится интимней, задушевней. И чем больше слушает Петр Самсонова, тем все сильнее нравится ему этот человек.
— Лично я не представляю себе, как это можно жить не только вообще не работая, но и мало любя свою работу. Так, правда, многие думают. Но в то же время, как часто мы сами обедняем свою жизнь. Вот я, к примеру, несколько лет назад знал одну работу— и все. Разве что в кино иногда сходишь. Кое-кто так и поныне живет. А ведь не может человек только одной работой жить. Вы вот о книгах спросили. Да. Как они душу обогащают. Можно прямо сказать: полюбил книги — и жизнь стала как-то полнее, мир шире и глубже видеть начал. — Самсонов умолк, а затем продолжал: — А ведь и по сей день немало таких, что и мимо книги равнодушно пройдут, а то еще и рукой махнут: что там, мол… Сам такой был. Спасибо, умный человек на пути встретился. Никак не хотелось тупицей казаться, а без книги уж каков есть — таким останешься.
Самсонов поднялся из-за стола, прошел в соседнюю комнату. Вернувшись, протянул Петру фотокарточку в рамке.
— Вот она. Благодаря ей очень многое я по-другому понимать начал.
Не без любопытства взял Петр в руки рамку и едва не уронил ее: с фотографии на него задумчиво и как будто с немым укором смотрела Людмила.
Петр резко вскинул голову, скользнул взглядом по Самсонову.
«Так вот кто муж Людмилы!»
Склонившись над тарелкой, Самсонов не столько ел, сколько водил вилкой по тарелке, перекладывая с места на место тонко нарезанные кусочки жареного картофеля.
Петр снова впился глазами в портрет. Те же чуть грустные и милые с необычным разрезом глаза, тот же с тонкий овал лица, красиво очерченная линия губ. Но это уже не юная девушка — доверчивая, непосредственная, та, что была так близка ему.
Петр вздрогнул, услышав спокойный голос Самсонова.
— Давайте, пожалуй, еще по одной.
Как-то неловко и торопливо Петр взял стопку и чокнулся. Каким желанным и радостным представлялся ему приближающийся вечер. И вдруг…
— Вот и все, моя норма. — Самсонов поставил стопку. — Я ведь вообще не пью. Две рюмки — это, можно сказать, мой потолок. А вы, пожалуйста, не стесняйтесь…
Еще раз Петр посмотрел на фотографию и возвратил ее Самсонову.
— Жена у вас интересная женщина.
— Я ее так самой красивой считаю. Но не это, в конце концов, главное. На шахте у нас все ее любят и уважают, а детвора — так души в ней не чает. А все потому, что сердце у нее для людей открыто. — Самсонов снова умолк, и в комнате воцарилась тишина. Закурив, он продолжал:
— Всем нам на долю всякое выпало, ей тоже немало пережить привелось. Совсем девочкой— ну, что ей было? — семнадцать лет, полюбила какого-то лейтенанта. Знаете, что такое первая любовь? А он уехал на фронт и то ли погиб, то ли просто перестал писать. Долго ждала она своего, как это сказать… суженого, что ли. В госпиталь пошла работать. А как война кончилась, вышла замуж. Муж капитан, танкист, без ноги. Они в госпитале познакомились, потом переписывались. Люда одна к этому времени осталась: сначала отец помер, а за ним и мать. Поступила в университет. А на третьем курсе — снова несчастье: муж умер. Вообще он очень болен был: весь израненный, обожженный… Все-таки сумела она диплом получить. Ну и прислали ее после окончания университета к нам в поселок. Шесть лет назад это было. Увидал я ее впервые в вечерней школе — я тогда в восьмом классе занимался, послушал, как она говорит, — и сердце как в ствол полетело. Первую жену я еще во время войны потерял, а после жил один, бобылем… Да вы ешьте.
— Спасибо. Я и так за двоих управляюсь.
— Не знаю уж, как смелости набрался предложить ей замуж за меня пойти. Года два не решался. Что и говорить: какой я для нее был муж. К тому же и не умею за женщинами ухаживать. У другого в голове торичеллиева пустота, а гляди, как около женщин увивается. И не совестно, что сам-то дурак дураком… Сколько уж я ради того, чтобы хоть немного ей подстать быть, ночами книг перечитал. Как услышу, бывало, от нее или кого другого незнакомое слово, или фамилию писателя, название книги какой — на следующий день с утра в библиотеку. В общем у меня словно крылья выросли. Да ведь оно так всегда: если любишь человека, дорожишь его близостью — стремишься лучше стать, ни в чем хорошем не уступать ему. Сейчас вот на третьем курсе горного института заочно занимаюсь. А она в аспирантуре заочно учится… Чай пить будем?
— Можно стаканчик.
Самсонов ушел на кухню. Петр снова взял фотографию Людмилы, долго и пристально всматривался в знакомые полузабытые черты.
— Вероятно, не любила она меня так, как я любил, — продолжал Самсонов, разливая чай. — Но по степенно привыкла, поняла, как дорога она мне. Увидела, что настоящего друга во мне нашла. Может, и сейчас нет у нее такой любви ко мне, как та, о которой в романах пишут. Ну, так что делать? Мне на нее обижаться не за что, а ей на меня и подавно: живем дружно, как говорят, в ладу и согласии. Больно, конечно, когда увидишь этак невзначай: лежит, вроде бы спит, а глаза открыты. Вспоминает все. Юность, она у человека одна…
Самсонов замолчал, потом тихо, но очень убежденно добавил: — Если жив тот человек остался — не достоин он ее любви. Как можно было такую девушку не разыскать! Уж я б, кажется, всю землю перевернул, а нашел бы.
«А ведь точно, такой не отступит, не подведет, не разменяет чувства. И коль протянет руку— навсегда».
Петр поблагодарил за обед, встал.
— Вам, пожалуй, отдохнуть надо.
— Это не обязательно. Пока хворал — и отлежался, и отоспался.
— Все равно часок-другой перед ночной сменой соснуть следует. Не буду мешать.
— Ну что ж. Тогда до завтра. — И Самсонов протянул руку.
…Выйдя из подъезда, Петр не торопясь пошел по улице, которая вывела его на окраину поселка. Шоссе, ведущее к шахте, было пустынно. Петр побрел по асфальту, затем на полпути свернул в сторону и по утоптанной тропинке направился вдоль посадки, убегающей куда-то в степь.
Через час, насвистывая, он возвращался обратно к поселку. В сумрачном небе низко проносились черные лохматые тучи. Порывами налетал ветер, влажный и уже тепловатый. Кое-где у обочины шоссе, между остатками прошлогодних трав и бурьянов, проглядывали тоненькие стебельки молодой травки.
«Я как будто бы снова, возле дома родного…» Да ведь это «Офицерский вальс». Вот и снова вернулся забытый мотив… А в Забайкалье, наверное, пока еще снега и морозы. Туда весна доберется не скоро…»
— Прикурить, товарищ, не найдется?
Петр от неожиданности вздрогнул, поднял голову. Перед ним стоял парень лет двадцати двух- двадцати трех. Из-под маленького козырька кепки выбивались задорно кудрявящиеся русые волосы.
— Пожалуйста! — Петр достал из кармана коробок спичек, протянул его незнакомцу.
— Спасибо, — парень прикурил, возвратил спички Петру.
