Процесс его не интересовал. Его больше занимал другой вопрос: не затесался ли куда-нибудь Самат?
Азамат так и не узнал, чем закончилась ссора между мужем и женой. Как раз во время вынесения приговора его самого вежливо попросили выйти вон. Одним словом, обнаружили.
Ему ничего другого не оставалось делать, как в полутемном коридоре незаметно пристроиться на скамейке. О лучшем не надо и мечтать. Отсюда видно всех, кто входит и выходит, а сам вроде бы в засаде.
Тут просидел он часа два, если не больше, пока дождался Самата, Синяка и Капитана, появившихся в сопровождении двух милиционеров.
От радости Азамат чуть не вскрикнул. Но, к счастью, хватило ума вести себя как следует на суде. Ему нет никакого расчета ссориться с милиционерами, которым положено оберегать арестованных как зеницу ока.
Самат был в той же старой тужурке и без кепки, — как уходил тогда из дому на ночную операцию. Но выглядел неважно, словно подбитый немецкий танк. Он как-то вобрал голову в плечи и робко сторонился людей.
Совсем иначе держался Синяк. Как обычно, руки глубоко запущены в карманы длинного пальто, фуражка чудом держится на макушке. Таким он бывал и на Последней улице…
А Капитан потерял былую уверенность, ежился, желая остаться незамеченным, злобно глядел по сторонам.
Азамат не мешкая кинулся вслед за ними в зал заседания. В это мгновение больше всего он боялся встретиться с глазу на глаз с тем толстым дядей, который даже тут, где приговаривают людей к жизни и смерти, бессовестно уминал колбасу. По всему видно, дяденька дошлый.
Приговор
Сперва для него ничего не существовало, кроме худого затылка Самата. Азамат, как никогда, пожалел своего брата, главным образом из-за этого затылка. «Он у меня тощий», — ужаснулся мальчишка.
После чего он робко поднял глаза на судейский стол, и в это мгновение его чуть кандрашка не хватанула. Азамат узнал Седого. Того самого рыбака, который часто появлялся на Последней улице.
Вот где состоялась встреча с Хакимом Садыковичем, фронтовым другом Шкипера! Кто бы подумал…
С этой минуты Азамат уставился, почти не моргая, на судью, как будто вымаливая у него снисхождение. На месте Азамата каждый бы, пожалуй, так поступил.
Седой оказался очень дотошным. Черт знает, откуда он узнал, что Капитан выдавал себя то за Абдулова, то за Бузикошвили, то за Мокрюноса, то за Умар-оглы… Он все допытывался: какая же фамилия подлинная.
Потом судья стал выяснять, где родился Капитан, откуда он приехал, одним словом, как попал в Уфу. Тот ответил, что приехал из Сибири.
А Седой опять уточнил: из Омска. «Если он сам досконально знает все, так зачем же его еще расспрашивает?» — удивился мальчишка.
Судья не спешил. Чего ему спешить-то? Над ним не каплет. И по всему видно, что сытно покушал. Говорил невозможно аккуратно, вот уж не думалось, что судьи бывают такие вежливые.
«Наверное, ему платят деньги за то, что он обходительный», — подумал Азамат.
— Каким образом узнали, — между тем продолжал выспрашивать судья, — что дети Большого Сабира оказались сиротами?
— Об этом в те дни говорил весь город, — отвечал Капитан. — Не каждый день под лед уходит человек. Обыватель любит смаковать такие события.
— Не сообщил ли вам об этом подросток по кличке Синяк?
— Да, сообщал.
— Были ли вы с ним знакомы еще раньше?
— Да, были знакомы.
— С какой целью вы вовлекли мальчишек в историю с аквариумами?
— Я испытывал мальчишек, на что они способны, — процедил сквозь зубы Капитан.
«Фронтовой друг» вел себя то как затравленный, то нахально.
«Теперь скули не скули, никто не поможет», — думал Азамат, слушая сбивчивые ответы Синяка, который все еще пытался оправдываться да вывертываться. Он, мол, такой беспомощный. Дескать, ничего не знал и попал как кур в ощип. Вьюном юлил, пытаясь всю вину переложить на других.
Еще Азамат запомнил прокурора. На него он не обратил бы никакого внимания, если бы тот то и дело не водил платком по лысине. А она у него, между прочим, блестела, как лампочка стопятидесятиваттная.
— Грабитель, вошедший в дом, сам по себе страшен, — говорил прокурор. — Но хитрый и беспощадный вор, выдающий себя за фронтового друга погибшего отца, страшен трижды. Такой человек запускает свои грязные руки не только в сундук, но и в детские души, чтобы повести мальчишек по дорогам преступлений и страданий.
У Азамата невольно вырвался стон: вот кого он угощал лучшим куском и вот кому разрешил спать в постели Большого Сабира!
— «Фронтовой друг» не обыкновенный вор, — продолжал прокурор. — Он вроде бы теоретик своего грязного ремесла. Вспомним, что он тут, в этом зале, нам говорил: «Я знаю, что мальчишек, которых я вовлекаю в дело, отрываю от семьи и школы. Поэтому я стараюсь им дать то, чего они бывают лишены по условиям нашего ремесла. Я имею в виду кочевой образ жизни. Мы, воры, по существу, жрецы; А жрец, как известно, не может стоять ниже толпы. Поэтому я считаю, что современный вор должен быть культурным человеком. Не зря же я вожу их в театры, музеи и на выставки…» Вдумайтесь только в то, что говорит нам этот человек с семью фамилиями и пятью судимостями!
Маленькая женщина с красивой прической назвалась адвокатом. Когда она заспорила с прокурором, то Азамат засомневался: кто же из них нрав? Вот что удивительно: когда говорил прокурор, то казалось, что прав он, а когда заговорила она, то верилось только ей…
Никак Азамат?
Каждый получил по заслугам: Капитан — семь лет «строгой изоляции», Синяк — два года детской колонии, ему зачли все прошлые его проступки, а Самат отделался годом. Как только до сознания Азамата дошел смысл приговора, он с ужасом подумал: «Как же я один, без братана, буду теперь жить?»
Капитана он не жалел. Тут он был согласен с прокурором. Их мнения совпадали: «фронтового друга» можно было засудить на всю жизнь, от этого, конечно, другие люди не пострадают. Даже выиграют оттого, что такие типы, как Капитан, не будут путаться под ногами и выдавать себя за «фронтовых друзей».
Во время прочтения приговора голова Самата опустилась еще ниже. Азамат смахнул слезу, чего уж тут скрывать, жалко брата до невозможности. Не оправдали его, как того хотела адвокат и на что, по простоте своей души, надеялся Азамат.
Именно в этот миг в зале заседания раздался звонкий мальчишеский голос:
— Выше голову, Самат!
Осужденный живо обернулся, и впервые озарилось его лицо. Азамат сделал все, что он мог. Пусть в колонии не согнется Самат и не спотыкнется, а несет голову гордо, как положено сыну Большого Сабира.
В это мгновение Самат, наверное, очень отчетливо осознал, что ему придется хлебнуть немало горя.
