Все дело было фарсом; но вообще все суды были фарсом, только, как правило, шутка всегда кончалась плохо для обвиняемого. Их никто не уважал, как, по-моему, уважали суды в прошлые времена. Ведь здесь не было ни порядка ни системы.
Мне пришлось проделать пешком всю дорогу домой — новое доказательство справедливости правосудия — и я пришел через час или два после ужина. Дома я обнаружил Молли, Джима и Хуану. Было заметно, что мать плакала. И она снова заплакала, едва увидев меня. Бедная матушка! Иногда я думаю: неужели во все времена материнство было сущим наказанием; но нет, этого не могло быть, иначе человеческая раса вымерла бы задолго до появления калкаров.
Джим рассказал им, что случилось на рынке — эпизод с быком, встреча с Вонбуленом и, наконец, с Соором. И впервые в моей жизни я слышал, как отец смеется. Хуана тоже улыбалась; но все находились еще под воздействием страха, еще не покинувшего их, и наконец Молли произнесла:
— Они еще достанут нас, Джулиан. Но за то, что ты сделал, уже и не жалко умереть.
— Да! — воскликнул отец, — после этого я могу отправляться к мяснику с улыбкой на устах. Он сделал то, что я всегда мечтал сделать; но не смел. И если я трус, то хотя бы могу благодарить Бога, что породил из своих чресел такого смелого и бесстрашного мужчину.
— Ты не трус! — воскликнул я, а мать посмотрела на меня и улыбнулась. Я был рад, что высказался.
Вы можете не понять, что имел в виду отец, говоря «отправиться к мяснику», но тут все просто. Производство боеприпасов — давно потерянное искусство. Особенно боеприпасов сильного действия, которые любит использовать Каш гвардия. Их складируют в хранилищах, сохранившихся с древнейших времен — миллионы и миллионы — они не смогли бы использовать ружья, если бы у них не было боеприпасов. Они используют патроны только в случае крайней необходимости, и взвод, выстроившийся для расстрела, такой же анахронизм, как летающие машины или автомобили. Они перерезают горло, когда казнят нас, и человек, совершающий это, известен под названием «мясник».
Я проводил домой Джима, Молли и Хуану; но меня волновала только Хуана. Снова я заметил, как странная магнетическая сила притягивает меня к ней так, что я спотыкаюсь на каждом шагу. Я протягивал свою руку в надежде прикоснуться к ее руке, и чувствовал себя на верху блаженства при каждом прикосновении. Я не мог не заметить, что Хуана не обращала внимания на мою неловкость, и, видимо, не возражала против моих попыток; но я боялся — боялся, что она заметит, и боялся, что не заметит. Я прекрасно мог справиться с лошадьми, козами или Адскими собаками; но не слишком хорошо — с девушками.
Мы говорили о многом, и я знал ее взгляды и убеждения так же, как она знала мои, и когда мы прощались, я спросил, пойдет ли она со мной завтра, в первое воскресенье месяца. Она знала, что я имею в виду и сказала, что обязательно пойдет. Я отправился домой очень счастливый, потому что знал: она и я будем сражаться против общего врага бок о бок — и рука об руку заглянем в глаза Мрачному Потрошителю, и черт бы все побрал!
По пути домой я обогнал Питера Йохансена, направлявшегося к нашему дому. Я видел, что он не ожидал увидеть меня, так как Питер пустился в долгое и путаное объяснение, почему он находится здесь ночью; а я первым делом спросил его, что за дело приводит его сюда так часто после захода солнца.
Я видел, как он краснеет, даже в темноте.
— Почему? — воскликнул он. — Первый раз за многие месяцы я вышел после ужина! — Что-то в его поведении заставило меня не выдержать, и я высказал ему все, что было у меня на душе.
— Ты лжешь! — крикнул я. — Ты лжешь, проклятый шпион!
И тут Питер Йохансен побелел и, внезапно выдернув нож из-под одежды, бросился на меня, отчаянно им размахивая. Он чуть не проткнул меня, настолько неожиданной и подлой была атака; но я перехватил его руку, стараясь удержать ее подальше от себя, и вывернул ее. Это был конец. Я повернул совсем немного — я не хотел выворачивать сильно — и что-то хрустнуло в его руке.
Питер издал отчаянный крик, нож выпал из его пальцев, и я отшвырнул негодяя: мой пинок он запомнит надолго. Затем я поднял его нож и зашвырнул его подальше, в сторону реки. А сам, насвистывая, пошел домой.
Когда я вошел в дом, мать вышла из своей комнаты и, обняв, прижалась ко мне.
— Дорогой мальчик, — пробормотала она. — Я так счастлива, потому что счастлив ты. Она — прекрасная девушка, и я люблю ее так же сильно, как и ты.
— О чем ты говоришь? — спросил я. — Что ты имеешь в виду?
— Я слышала, как ты свистишь, — сказала она, — и я знаю, что это означает, — взрослые мужчины свистят всего лишь раз в жизни.
— О, дорогая матушка! — воскликнул я. — Я хотел бы, чтобы это оказалось правдой и, может быть, это когда-нибудь произойдет, но я для этого слишком труслив; так что пока — еще нет.
— Тогда почему ты свистел? — спросила она с удивлением и несколько скептически.
— Я свистел, — пояснил я, — потому что сломал руку шпиону и пнул его под зад.
— Питера? — спросила она, вздрогнув.
— Да, мама, Питера. Я назвал его шпионом, а он пытался заколоть меня.
— Ох, сынок! — воскликнула она. — Ты ничего не знаешь. Это моя ошибка, я должна была рассказать тебе. Теперь он больше не будет скрываться в темноте; он придет открыто, и когда придет — я погибла.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я.
— Я не имею в виду смерть, — сказала она, — но они сначала заберут из-за меня отца.
— Что ты имеешь в виду? Я ничего не могу понять из того, что ты говоришь.
— Слушай внимательно, — сказала она. — Питер хочет меня заполучить. Именно поэтому он шпионит за твоим отцом. Если Питер сможет раздобыть что-нибудь против него, отца отправят на шахты или убьют, а Питер получит меня.
— Откуда тебе это известно? — спросил я.
— Питер сам говорил мне, что хочет меня добиться. Он хочет, чтобы я бросила твоего дорогого отца, а когда я отказалась, Питер заявил, что он в фаворе у калкаров и что в конце концов он меня заполучит. Он пытался купить мою честь ценой жизни твоего отца. Вот почему я была такой испуганной и несчастной; но я знала, что ты или отец, скорее, предпочтете умереть, чем позволите мне совершить это, и поэтому отвергла притязания Питера.
— Ты говорила отцу? — спросил я.
— Не посмела. Он убил бы Питера, и это было бы концом для всех нас, потому что Питер в большом фаворе у властей.
— Я убью его! — заявил я.
Мать пыталась отговорить меня, и в конце концов я обещал ей, что буду ждать до тех пор, пока у меня не будет достаточного повода не связываться с властями. Бог видит, поводов у меня было предостаточно.
После завтрака, на следующий день, мы разошлись в разные стороны, как всегда делали в первое воскресенье каждого месяца. Я сначала отправился к Джиму, чтобы прихватить с собой Хуану, так как она не знала дороги, ведь она никогда не ходила туда. Я застал ее одетой и готовой к выходу. Молли с Джимом ушли несколькими минутами ранее и, казалось, Хуана была очень рада видеть меня.
Я ничего не рассказал ей о Питере, в мире достаточно проблем, чтобы взваливать на плечи людей еще новые, не связанные с ними напрямую. Я отвел ее на милю вверх по реке, и все это время мы следили, не идет ли кто за нами. Мы нашли спрятанную мною лодку, и переправились через реку. Надежно укрыв лодку, мы прошли еще полмили и отыскали плот, который я сам сделал. На нем мы снова перебрались на другой берег — если за нами следили, то им пришлось бы плыть, потому что в этой части реки лодок больше не было.
Я ходил этим путем множество лет — фактически с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать — и никто никогда не подозревал меня и не следил за мной, хотя я не ослаблял бдительности, и, может быть, этим и объясняется тот факт, что меня не поймали. Никто, даже видя, как я беру лодку или плот, не смог бы догадаться о моей цели, настолько запутан был путь.
В миле, к западу от реки стоит старый лес с очень толстыми деревьями и именно туда я отвел Хуану.
