писатели. Книг было много, все сплошь красивые дорогие издания. Вдруг среди томов он обнаружил семейный альбом, который засунули так глубоко, что даже хозяева вряд ли смогли бы быстро извлечь его из 'тайника'. Гео раскрыл альбом, перевернул несколько картонных листов. Увы, фотографий Эмилии он нигде не нашел, их безжалостно и, скорее всего, поспешно выдрали — кое-где даже оказались повреждены 'уголки'. Зато фотографий матери было много. Округлое молодое лицо, короткие каштановые волосы, обаятельный курносый носик, наивные светлые глаза. Но выражение лица удивляло озабоченностью, так не шедшей к общему облику. Гео никогда бы не поверил, что эта женщина могла бы что-то украсть. 'Мама Кристина возле ЦУМа', 'С мамой Кристиной на Вито-ше' — это подписи под фотографиями, впрочем, от второй осталась только половина. Значит, мать зовут Кристиной. Но почему же мать и дочь так не похожи друг на друга? Может, Эмилия в отца? А его изображения были изъяты из альбома гораздо раньше — видно, после развода, от них остались лишь пустые места.
В холле — старый телевизор 'Опера', кушетка с просевшими пружинами, два потертых кресла, круглый стол с толстыми ножками, покрытый вышитой скатертью местного производства, двустворчатый гардероб, скрипящий всеми суставами при открывании или закрывании. Вообще, кроме богатой библиотеки и темно-вишневого паласа, все в этой квартире говорило о том, что средства, сколько их было, шли главным образом на оборудование кухни — святилища Кристины — и отчасти комнаты Эмилии. И тем не менее в холле вполне можно было принять гостей, посмотреть телевизор, выпить кофе с соседями. Потом, когда Стаматовы уходили к себе, мама Кристина вытаскивала из гардероба тюфячок, простыню и одеяло — и холл превращался в ее спальню.
Утром она, само собой разумеется, вставала раньше Эмилии, готовила завтрак, подходила к гардеробу, раздумывала над тем, что надеть на работу. А какой у нее был выбор? Гео раскрыл створки гардероба — там висело несколько платьев из недорогих тканей, два костюма, две-три блузки и юбки — все готовая, купленная в магазине продукция. Гео больше всего поразило белье Кристины: старенькое, зашитое-заштопанное, оно говорило о том, что эта молодая еще женщина поставила крест на волнениях души и тела и напрочь отбросила возможность личной жизни. Почему же так рано? Ясно: все для нее, красавицы дочери, чтобы она ни на минуту не почувствовала, что растет без отца. К тому же, наверно, Кристина любила своего бывшего мужа… Да, многое мог рассказать гардероб, а Гео был весьма внимательный наблюдатель. Но на сегодня уже довольно впечатлений, пора уходить.
Было уже поздно, и Гео хотелось побыстрее проскользнуть мимо квартир на двух нижних этажах. Но не тут-то было.
— Эй, журналист! — Ночная Смена казался удивленным и вроде бы даже обрадованным. — Что, продолжаете изучать?
— Вот решил проверить, не вернулись ли Стаматовы из Чехословакии…
Размахивая ключами и позванивая ими, Ночная Смена стал быстро спускаться на первый этаж, при этом его широкие брюки почти подметали лестницу. Гео надеялся, что ему удастся пробраться к выходу, но на площадке первого этажа широкие брюки преградили ему путь.
— Позвоню соседке, может, она что посоветует вам, — и, не дожидаясь ответа, мужчина нажал кнопку звонка: — Райка! Райка!
Дверь распахнулась в тот же миг, будто там только того и ждали. На пороге показалась женщина в косынке с плоским лицом и плоской грудью, без возраста, из тех, у кого никогда не бывает ни первой, ни второй, ни даже третьей молодости.
— Извини за беспокойство, Рая. — Ночная Смена торопился объяснить обстоятельства прежде, чем соседка раскроет рот-щелку и набросится на него с требованием новостей. — Этот товарищ — журналист, он хочет написать о Нелчиновых в газету.
— Про кого писать?! — женщина не хотела верить. В ее круглых глазах отразилась буквально заливавшая ее злость и на предмет интереса Гео, и на него самого разодетого, прилизанного франта. — Ну и пусть пишет, газеты-то надо же чем-то заполнять!
Гео, изобразив одну из самых своих обаятельных улыбок, начал терпеливо объяснять ей:
— Бывает так: снаружи посмотришь — гладкие, спокойные стены, а за ними часто скорбь, драмы, даже трагедии.
Ему очень хотелось расположить женщину к себе, но она даже не дослушала его:
— И нашел Нелчиновых! Да я бы, ежели судьей была не три, а тридцать три годика прописала ей! Ишь, богородицей прикидывалась. Аккуратистка — за уборку первая платила или если испортится что…
— А бывший ее муж?
— Бабник! Как появится студентка какая в доме — облапает ее тут же, на лестнице. — Рая со злостью посмотрела на Гео: 'Может, и ты по этой части?'
— Мы знаем правило: о мертвых или хорошо, или ничего, но давайте это сегодня нарушим, ладно? Что вы можете сказать об их дочери, об Эмилии?
— Шалавая!
Гео усмехнулся:
— А что в ней было шалавого?
Соседка запнулась. Видно было, как она пытается привести мысли в порядок. Ей это не удавалось, и она явно сердилась, потому что не могла, как до сих пор, прицельно стрелять словами.
— Ну ладно, вы продолжайте, а я пойду, мне на работу пора. — Ночная Смена неожиданно махнул рукой, повернулся и быстро побежал вверх по лестнице.
Рая еще раз подозрительно оглядела Гео с ног до головы и, внезапно сменив гнев на милость, позвала в квартиру.
В прихожей мебель стояла в беспорядке, 'лицом' к стене, к углу прижался свернутый в трубку ковер. Рая объяснила, что они с мужем чинят паркет — конечно же сами, мастеров приглашать дорого. Прошли в кухню. Рая чуть размякла — еще бы, тут она хозяйка — и даже угостила Гео вареньем из айвы. А когда он от души похвалил варенье, решила сварить кофе и разоткровенничалась. Они с мужем из Пернишского округа — если он бывал там, наверняка помнит их село Дебели Лак, близко от 'водохранилицы'. Муж ее на железной дороге служит, вот их и сунули сюда, даже не спросили, хотят они этого или нет.
— Но это же прекрасно — жить в Пловдиве! — польстил ей Гео. Плоское лицо Раи прояснилось. — Так что же шалавого было в этой несчастной Эмилии — так, кажется, ее звали?
И тут, размышляя, Рая нашла точное слово:
— Все!
— А если конкретнее?
— Дикая она была, дикарка, понимаешь? Сызмальства дикая. То сотрет подметкой рисунки с асфальта, что дети делали, то проткнет им мяч гвоздем, то просто побьет без всякой причины. А как спросишь их, кто у вас главный, лидер по-нынешнему (Рая гордо произнесла это слово: дескать, знай наших!), — все как один: Эмилия, Эми, Эмочка! Ну, а как девицей стала, ты бы поглядел: идет важная, надутая — вот-вот лопнет, смотрит тебе в глаза и молчит, на улице никого не узнает, проходит мимо — ни с кем ни слова, принцесса! Чего заносишься, чего выставляешься, а? А то я не знаю вас! Задницу нечем было прикрыть, пока не… Все ее мать виновата, Кристина эта, 'богородица'. Только про нее не надо говорить, а то меня сейчас удар хватит! Подумаешь, одна осталась! Ну и что? Многие остаются без мужа — так надо себя не помнить?
— Значит, все это началось после развода? — вставил Гео, воспользовавшись короткой паузой, которую сделала разволновавшаяся Рая.
— Да нет, не совсем так. Кристинка и раньше ее как куклу наряжала, но когда Дишо навострил лыжи в Алжир ребенка делать своей мадаме, тут она будто совсем сдурела. Ни в чем девчонке отказа не стало. Я его не оправдываю. Дишо этого, таких на куски резать надо, но ежели ты целый день слышишь одно только нытье да рев -как тут не убежать? Ну ладно, дитя нервное, беспокойное, болеет часто, но у тебя, женщина, муж в доме, что ж ты носишься только с ребенком, а на мужа никакого внимания? Я так и говорила Кристинке, но это все равно что стенке говорить. 'Привет, Райка, как дела?' — и бегом прочь, будто корова языком слизала. А знаешь почему? Я, видишь ли, первая сплетница в квартале. А ты кто такая, а? Уголовница, воровка ты, вот кто!
— Может, вы знаете, как Эмилия утонула? -Гео выпил кофе и вертел в пальцах тонкую чашечку,
