оцепенели. Карл Хансович бросился к зверям, и тогда пронзительно и страшно закричала Эва.
Карл Хансович хлестал бичом львов, но они будто ничего не чувствовали. С наружной стороны решётки появился Ян с длинным багром в руках. Он просунул багор сквозь прутья и ткнул им Цезаря.
Цезарь взревел, крутанулся; казалось, он сейчас бросится на Карла Хансовича, но лев проскочил мимо укротителя и побежал в узкий проход, ведущий с манежа. За ним, грозно рыча, медленно протрусила Веста.
Карл Хансович подошёл к Тиму, что-то крикнул ему.
И тогда Тим не спеша приблизился к Карлу Хансовичу, обхватил его лапами и повалил.
В цирке творилось что-то невообразимое. Люди вскочили. Они кричали, топали ногами. Началась давка. Пронзительно визжали женщины. Эва бросилась к решётке, попыталась открыть дверцу, но Ян отшвырнул её, сам вошёл на манеж и подскочил к Кличису.
Тим мягко и, как показалось Витьке, осторожно перекатывал по тырсе Карла Хансовича. Он обнял его и будто что-то шептал на ухо.
Ян ткнул Тима багром. Раз… другой… Тим нехотя отпустил Кличиса, постоял, будто раздумывая, потряс головой и спокойно направился к проходу. Ада ушла ещё раньше.
Ян захлопнул за ним дверцу и поднял Кличиса.
По лицу Карла Хансовича текла кровь. Ухо его было разорвано, но шёл он сам, тяжело опираясь на плечо Яна.
С трудом согнувшись, Кличис вышел из клетки. Эва прижалась к нему, обняла, и они ушли за кулисы.
А Витьку туда не пустили. Сказали: нечего глазеть, это тебе не цирк. Каково?
Но не таков человек был Витька, чтоб его можно было просто так не пустить.
Он с трудом пробился сквозь толпу, выбрался на улицу. Всё пространство вокруг цирка было запружено народом.
Витька услыхал вой сирены отъезжающей машины «Скорой помощи» и побежал к фургону Кличисов. Эвы там не было. И Яна тоже.
Витька проскользнул через служебный вход в цирк. Артисты стояли небольшими группами, возбуждённо обсуждали происшествие. Эвы среди них не было.
Витька обшарил все закоулки — она как сквозь землю провалилась. «Наверное, уехала с отцом», — подумал Витька. Он проходил мимо тёмного закутка, отгороженного канатами, где валялся старый реквизит, верёвки и прочий хлам, и вдруг услышал всхлипывание.
Витька нырнул под канаты, обогнул громадную картонную гирю и на куче брезента увидел Эву. Она лежала ничком, уткнувшись лицом в согнутую руку, и плакала.
Витька тихо присел рядом, осторожно дотронулся до её плеча. Эва вздрогнула, подняла голову и снова спрятала лицо.
Витька молчал. Ну что тут скажешь? Он думал. Потом всё-таки сказал:
— Он же живой, Эва. Он поправится. И ухо заживёт.
— Я знаю, — тихо ответила Эва, — с ним всё в порядке.
Витька снова умолк. Он сидел в полутьме, глядя, как вздрагивают острые Эвины плечи, и внезапно ярость, злость на этих зверюг, на этот чёртов цирк захлестнула его, заставила до скрипа сжать зубы.
— Эва, бросьте вы этот проклятый цирк! — почти закричал Витька. — Чтоб он сгорел!
Эва перестала плакать, приподнялась и изумлённо посмотрела на Витьку. Она долго и внимательно его разглядывала, будто видела впервые. Потом твёрдо сказала:
— Никогда. Я никогда его не брошу. И папа тоже. А ты никогда не говори так больше. Мы поссоримся.
Она это так сказала, что Витьке вдруг стало очень стыдно… И завидно. Он опустил голову и смущённо пробормотал:
— Чего ж ты плачешь?
— Мне Тима жалко. Бедный Тим, — сказала Эва.
Витька оторопел. Вот так номер!
— Ты что, с ума сошла?! Может, мне всё показалось? Может, это твой папа Тима покусал? Жалко!
— Жалко, жалко, — упрямо повторяла Эва. — Папа выздоровеет, а Тима у нас не будет. С ним нельзя больше работать. Его в зоопарк отдадут. А я его люблю.
Витька совсем запутался. Он сидел, положив подбородок на острые коленки, и молчал.
Потом он проводил Эву домой. Она уже совсем успокоилась и очень хотела спать. Видно, от всех этих переживаний она здорово устала. Глаза у неё слипались. Она просто засыпала на ходу.
Витька подождал, пока в её окошке погаснет свет. Уходить ему не хотелось. Он ещё долго сидел на ступеньках фургончика и думал.
Высоко в небе пророкотал самолёт.
Витька поднял голову, отыскал среди жёлтых звёзд две красные, убегающие вдаль точки и снова, в который раз за этот вечер, подумал, как это здорово найти себе в жизни любимое дело.
Ему показалось, что он тоже нашёл своё единственное, самое важное дело.
А может быть, и не нашёл ещё, но обязательно найдёт. Теперь он знал это точно. Только любимое. Самое важное. Самое единственное.
