разными вопросами. Были жалобы и на неправильную информацию в печати. Приходилось разбираться… А потом приехал ко мне одни шустрый корреспондент. Мы поговорили с ним в цехе и дома. Недели через две читаю в газете статью, соображаю: про меня это или не про меня? Если не про меня, то откуда взялась моя фамилия? А если про меня — ужас! По пути на работу встречаю знакомых людей и все время об одном думаю: читали пли не читали? Если читали, то хоть сквозь землю провались, такого наворочал корреспондент. Яне выдержал, письмо ему написал. Не редактору, а ему лично. Спрашиваю: ты, дорогой товарищ, всегда такую «тюльку» гонишь в своих статейках? Если всегда, то быстренько и без шума меняй работу, иначе твои красивые герои когда-нибудь выдернут тебе ноги. И вам скажу без обиды: почему некоторые журналисты и писатели думают, что можно шпарить отсебятину? Вот и получается, что прочитает человек о себе в газете, а потом месяц прячется от знакомых, стыдно… Вот так, дорогой товарищ…
На следующий день я пришел к Веричеву в условленное время. Бригадир был чем-то возбужден, даже взвинчен. Сегодня он не в легкой спецовке, как обычно, а в свитере грубой вязки, в слишком светлых для работы брюках. Поздоровался, достал из ящика стола вчерашнюю бумажку, заглянув в нее, назвал меня по имени-отчеству. Движения его были резкими и говорил он, как рубил: коротко, властно.
— Ладно. Пойдемте…
Мы прошли через весь цех, по узенькой металлической лестнице поднялись на балкон, где располагаются комнаты руководителей цеха. Эдуард Константинович открыл дверь с табличкой «мастера», жестом пригласил в кабинет.
— У вас что-то не ладится? — спросил я. — Может, мой визит некстати?
— Ничего. Все ладится. Если бы не ладилось, я бы здесь не сидел. Просто один хам испортил настроение. Не мне одному, человекам тридцати, не меньше…
— Кто же это, если не секрет?
— Черт его знает!.. Водитель автобуса… Я с утра поехал с женой в Котлас за саженцами малины…
— У вас есть дача?
— Есть. Про дачу потом… В общем, объездили весь город, искали частника, потому что в питомнике — ноль. А ведь приглашали садоводов, объявление в газете печатали: продаются саженцы. Вот вам тоже авторитет… Ладно. Нашли бабку. Купили. Привезли. Но поезд пришел в Низовку с опозданием на четыре минуты. Трудно было автобусу подождать четыре минуты?! Ведь не раз говорилось на собраниях, и поселковый Совет принял решение: опаздывает поезд — автобусам ждать. Нет же, самовольничают! А людям, как и мне, — на смену к шестнадцати. Хорошо, знакомый подвернулся на машине, кое-как довез с мешками. Даже переодеться не успел… А ведь другие опоздали… Спрашивается: есть рабочая совесть у этого шофера, душа у него или..?
— Это, конечно, плохо, — пытался успокоить я Веричева, — но ведь у водителя автобуса график. За нарушение графика его наказывают, лишают премиальных…
— Если человек работает за премиальные и не думает о людях, то его надо гнать из сферы обслуживания, — возбужденно выпалил бригадир. — Все должно делаться для удобства людей, тогда будет хорошее настроение. Какой из меня сегодня работник, когда каждая жилочка дрожит?! — Он налил из графина полный стакан воды, залпом выпил и немного успокоился. — О чем же вам рассказать? О работе или о личной жизни?
— Обо всем.
— Обо всем рассказывал, — недели не хватит.
— Что вас смущает?
— Вчера забыл спросить: в вашей книге будут настоящие фамилии или выдуманные?
— Фамилии будут подлинные.
— Тогда боюсь, что разговора у нас не получится.
— Почему же?
— Не обижайтесь, я же говорил — почему. Я вас вижу второй раз, книг ваших не читал… Откуда знать, что вы обо мне напишете?
И я дал слово: напишу только то, что услышу. Потому почти стенографически передаю РАССКАЗ БРИГАДИРА ВЕРИЧЕВА (без «тюльки», но с некоторыми сокращениями).
— Вы слыхали песенку «Начни сначала, все начни с нуля…»? Мне она нравится. Я советский человек и меня волнует все, что происходит в стране, в нашей отрасли, на моем комбинате. Страна многое начинает с нуля. И в моей жизни было столько нулей, что если нанизать их на шпагат, как баранки, да перекинуть через плечо — достанет до пяток…
В шестидесятом окончил Сокольский техникум. А до того — десятилетку. Мать тянула меня и сестру из последних сил. Работала техничкой, получала сорок рублей. Отца не помню. Родился я в сороковом. Через год отец ушел на фронт и пропал без вести. Правда, после войны нашелся. Мы случайно узнали, что батя жив и здоров, у него другая жена и двое детишек… Это был первый нуль — душевный. Какие были до того — на завтрак голый кипяток и ячменные лепешки наполовину с опилками, на обед — щи из крапивы, — я не считаю. То был общенародный нуль военных и послевоенных годов…
Приехал в Коряжму с дипломом техника-технолога. Думал, меня тут же поставят мастером к варочному котлу. Была у меня большая тяга к варке. Да беда в том — котла не оказалось. Комбинат только строился. Направили в Буммонтаж монтировать насосную. Начинал с нуля: к механике особой тяги не испытывал. Но раз надо — значит надо. Ставку дали мизерную — пятьдесят девять рублей. Осваивал новое дело и одновременно осваивал отношения с Настеной, Анастасией Ильиничной, моей нынешней супругой. Через полгода поженились. Жить негде: она в одном общежитии, я в другом. 134
Попросились к хорошим людям в сарайчик. Прожили там весело три месяца, до конца лета. А как лето проводили — пришла пора провожать меня в армию… Служу, живу на всем готовом, а мысли в Коряжме: не сегодня-завтра ребенок появится. В общежитии с детьми жить запрещено. Кто ж Насте даст квартиру? Но дали восьмиметровую комнатку. Военкомат побеспокоился…
В эту комнатку я и возвратился через три года. Тесно, душно, пеленки-распашонки… Но жить можно. Хуже было другое. Когда ехал домой, думал: первая очередь комбината уже работает, вот сейчас заявлюсь молодцом-гвардейцем, меня тут же подхватят и на руках понесут к варочному котлу. Мечта сбудется. Жизнь, однако, оказалась посложнее. В отделе кадров узнаю: штаты укомплектованы, мест нет и в ближайшее время не предвидится. Идет строительство второй очереди, там нужны люди. Опять строительство! Я ж технолог! Мне охота не землю копать, не гайки крутить! Мне целлюлозу варить охота! «А ты варил се, дорогой товарищ? Нет, не варил. Этому делу надо еще поучиться. Тем более — на второй очереди оборудование будет новейшее, котлы непрерывного действия. Знаешь ты их? В глаза не видал?! Нет! Тогда оформляйся и мотай на Марийский бумажный комбинат, там осваивают первый котел такого типа…»
Отправился я на полгода в город Волжск, осмотрел новый котел и повесил на плечо еще один громадный пуль. То был нуль всей нашей целлюлозно-бумажной промышленности. До сорок седьмого года в мире применялись котлы периодического действия: сварили целлюлозу, отлили из нее бумагу, начинай кухарить по новой. Долгая и нудная песня. Шведы первыми сконструировали, испытали и начали продавать котлы непрерывного действия. В нашу страну такой котел дошел через пятнадцать лет. Теперь полмира пишет на нашей бумаге. А тогда, после войны, было нам не до того. Приходилось из пепла возрождать страну, писать на бумаге восьмого сорта и делать атомную бомбу, потому что от американской бомбы бумажным листком не прикроешься. Все было правильно. Это теперь и коню понятно. А тогда понимали не все…
…На Марбумкомбинат съехались учиться варщики со всей страны. Короче говоря, ребята впервые увидели «паровоз». Но по сравнению с теперешними «Камюрами» то был, конечно, «чемодан», который давно разрезали и выбросили на свалку. Когда-то я первый раз смотрел телевизор — экран с ладошку. Но ведь дивился! Теперь ни меня, ни даже моих пацанов цветным не удивишь. Так и с тем «чемоданом»: взирали на него, как богомольцы на образ Христа, трудно постигали технологию. Через полгода я почувствовал, что от нуля сдвинулся на десять процентов. В общем, понял принцип. С тем и вернулся в Коряжму.
А тут новый нуль. Заканчивали строительство картонно-бумажного производства, где установили котлы, которые отличались от марбумовского первенца непрерывного действия, как первый телевизор от нынешнего цветного. И надо было их запускать. Между прочим, котлы доставили в Коряжму хитрым
