— Но не каждому, — заметил Гирш. — И все же приспособиться к чужой машине несравненно легче, чем к условиям чужой жизни…
Гость задумчиво чертил в блокноте какие-то фигурки, потом спросил:
— Где вы, Густав, проводите свободное время, отпуск?
— Я уже говорил, что несколько раз ездил за границу в качестве туриста. Часто отдыхаю в Крыму по профсоюзным путевкам. У нас свой дом отдыха «Северная Двина». В Алуште. Но больше всего люблю проводить выходные и отпуск в окрестных лесах. Я страстный рыбак, грибник, ягодник. Да и все мое семейство обожает, как говорится, дары природы. Мы запасаемся ими на всю зиму. Малина, смородина, черника, брусника, клюква… Сплошные витамины!..
— Бываете в театрах, концертах?
— Театр у нас один. В Котласе. Иногда гастролирует областной, из Архангельска. Наезжают труппы из других городов… Недавно я был в Москве, смотрел мастеров искусств в концертном зале «Октябрь».
— Специально ездили в Москву на концерт? — удивился Штерц.
— Да, специально. Вернее, меня пригласили на коллегию министерства и одновременно на празднование Дня работников леса. Нынешний праздник оказался для меня двойным. — Густав Филиппович поднял таинственно палец и направился к шкафу. Открыл створку, извлек огромную красную коробку, поставил ее на стол и, как артист оригинального жанра, резко поднял крышку. Нашему взору предстала поразительной красоты полуметровая хрустальная ваза. По форме она напоминала бочонок. Грани затейливого узора излучали нежно-голубой свет. На верхнем скосе была выгравирована надпись: «Бригаде Г. Ф. Гирша приз имени Рогачева».
Господин Штерц даже поднялся с кресла.
— Как это понимать? — спросил он и легонько тронул вазу своим массивным перстнем. Комната наполнилась звоном добротного русского хрусталя.
— Очень просто, — сдержанно и гордо сказал Гирш. — Я уже упоминал, что был учеником знаменитого советского бумагодела Василия Ефремовича Рогачева. Он учил меня мастерству своей профессии на Камском комбинате. Теперь Министерство бумажной промышленности и центральный комитет нашего профсоюза установили почетный приз имени прославленного ветерана. Вернее, три ежегодных одинаковых приза за наиболее высокие достижения в работе. Об этом я прочитал в газете «Лесная промышленность», посоветовался с подчиненными. В числе пятидесяти шести бригад страны мы решили бороться за почетный приз. И вот победа! Мы — первые обладатели кубка Рогачева. Неделю назад вручил сам министр…
— Вы добыли хороший подарок своей жене, — проговорил Штерц и снова легким касанием перстня наполнил комнату хрустальным звоном.
— Почему жене?! — возразил Густав. — Это наше общее достояние. К нему еще причитается солидная денежная премия. Вот ее мы разделим между членами бригады. Каждому по заслугам.
— А кубок распилите на части и раздадите по кусочку? — пошутил Штерц.
Он пошутил, но было вполне очевидно, что ему не ясно, каким образом следует поступить с именным кубком, если Гирш не считает его своей собственностью…
В тот день после окончания смены в зале заседаний цеха печатных бумаг состоялся короткий митинг. На столе президиума стоял почетный приз. На трибуне стоял коммунист Густав Гирш. Он был в своей неизменной клетчатой рубашке. В зале было довольно свежо, но Густав Филиппович потел. Его ослепляли и грели софиты, установленные с трех сторон. Местные фотографы и кинолюбители непрерывно щелкали затворами аппаратов и жужжали узкопленочными камерами.
Затем Гирш попросил подняться на сцену директора музея трудовой славы комбината. Молоденькая женщина подошла к столу президиума и приняла из рук бригадира кубок имени Рогачева.
Приняла на вечное хранение…
«НЕ ТИТЛЫ СЛАВУ НАМ СПЛЕТАЮТ…»
Сентябрь уходил медленно, будто извинялся перед землей и людьми за непрерывные трехмесячные дожди, за разбитые вконец грейдерные дороги, за гниль и прель, за утопленные луга и пашни, за мелкие озерца и большие озера рыжей воды в тех самых урочищах, откуда в добрые годы люди уносят в берестяных кузовках, увозят в кузовах автомобилей, автобусов и колясках мотоциклов великое множество грибов, ягод, лесного здоровья и радужного настроения.
Сентябрь уходил медленно. С полуночи до рассвета стояли теплые, молочной густоты туманы. Поутру выглядывало солнце, молодцевато-бодрое, но уже остывающее, осеннее, неспособное просушить и отогреть землю после долгого ненастья прошедшего лета. Что ушло — то ушло, не воротишь…
В те дни местные средства информации сообщали самые разные разности.
«На складе у стадиона продается капуста для массовой засолки».
Афиши трех видов обещали коряжемцам выступление заслуженного ансамбля песни и танца Азербайджана.
«27-го в 18.00 состоится общее собрание членов лодочного кооператива. Явка строго обязательна» — предупреждало объявление у проходной ЦБК.
В кинотеатре «Аврора» шел новый художественный фильм «Журавль в небе», а в кинозале Дома культуры бумажников — «Подарки по телефону». В Дом культуры коряжемцы шли активнее; видимо, их больше устраивали подарки по телефону, нежели журавль в небе.
На щите «Архоблсправки» — несколько объявлении об обмене квартир. Одно из них предлагало Ростов-Дон на Коряжму. Ростовский адрес старательно записывали сразу двое мужчин пенсионного возраста: очень высокий и низкорослый. Первый держал на поводке дога, который дергался, пытаясь оттащить хозяина от справочной доски.
В приемной генерального директора секретарь Дина сообщила мне, что Александр Александрович Дыбцын накануне возвратился из отпуска.
— Правда, он почти ежедневно звонил из санатория. Но ведь по телефону всего не объяснишь, — добавила она. — Приходите к восемнадцати часам…
Я шел на встречу с генеральным директором.
С деревьев облетал желтый лист. Его сгребали в кучи и жгли на обочинах улицы Комбинатовской — главной артерии рабочей Коряжмы, которая берет начало от центральной площади поселка (так и подмывает сказать — города) и кончается у проходной ЦБК.
Эта широкая, стрелообразная, одетая в асфальт и бетон, обрамленная старательно ухоженными деревьями магистраль протянулась с востока на запад почти на два километра. Линии пятиэтажных домов вдруг прерываются скверами, стадионом, площадками аттракционов, каруселями, «гигантскими шагами», колесом кругового обзора, островками сосен и елей, предусмотрительно сохраненных строителями.
Удивительно, что люди Коряжмы, ежегодно перерабатывающие на своем комбинате головокружительное количество древесины, так берегут лес вокруг себя. В поселке четыре парка и тридцать один сквер. Рукотворная березовая роща напоминает юбилейный пирог, украшенный ровными рядами белоствольных свечек. Теперь, осенью, вершины их горели как факелы… Вдоль обрывистой набережной тянутся ряды умело подстриженных тополей, ясеней, рябин, черемух. Во дворах и скверах — изобилие желтых акаций, диких яблонь, цветов. Цветы на площадках и улицах. Их никто не рвет, не топчет, хотя я нигде не видел пресловутых запрещающих табличек…
По Комбинатовской идет круглосуточное движение рабочих смен. Однако, судя по лицам и одежде людей, трудно представить, что несколько минут назад они сияли рабочие спецовки или через несколько минут собираются их надеть. Коряжемцы (особенно молодежь) одеваются отлично, со вкусом, следят за новинками моды и вряд ли уступят в чем-то труженикам столичных предприятий.
Улица в меру заполнена средствами монументальной и периодической пропаганды. В числе капитальных сооружений — своеобразный пьедестал с именами героев нашего времени; среди них — директор Александр Александрович Дыбцын — Герой Социалистического Труда.
До сих пор я знал этого человека по фотографиям, газетным статьям и рассказам. Во время бесед с
