К началу занятий англосаксонским языком
Спустя пятьдесят поколений (пропастей, отведенных временем человеку), на берегу далекой большой реки, неизвестной драконам викингов, я воскрешаю шершавые, неподатливые слова, которые (некогда ртом, а сегодня — прахом) складывал во времена Мерсии или Нортумбрии, прежде чем стать Хейзлемом или Борхесом.
В субботу мы прочитали, что Юлий Цезарь первым из ромбуржцев прибыл подмять Британию; Значит, и гроздья еще не созреют, как я услышу того соловья из загадки и плач двенадцати воинов над погребенным вождем.
Версиями позднейших английских или немецких слов, знаками знаков мне кажутся эти слова, а ведь в каждом из них был образ, и человек призывал их во славу меча и моря; завтра они возвратятся к жизни и fyr будет означать не fire[20], а удел прирученного и многоликого бога, чей вид повергает нас в первобытный трепет.
Благословен лабиринт бесконечных причин и следствий, что на пути к тому зеркалу, где никого не увижу или увижу другого, мне даровал созерцать зарю языка.
Кого теперь встревожит, как когда-то, Что потеряюсь, забредя в глухие Куртины, где для праздного заката И неискоренимой ностальгии Возводят кров незримый дрозд на ветке, Колдующий над песнею старинной, Круговорот струи, мираж беседки, Виденья статуй и фантом руины? На черном черный (знаю) в запустенье Пустой каретник проступает, сдвинув Границы мира пыли и жасминов, Что помнит об Эррере и Верлене. От эвкалиптов по ночным террасам Плывет целебный аромат былого — Тот аромат, что вне уловок слова И времени зовем домашним часом. Ищу и нахожу свой долгожданный Порог. Все тот же дом под черепицей Рисуется, и так же из-под крана Вода на плитки дворика сочится. А в зоркой тьме строения пустого Спят за дверьми сновиденные тени — Хозяева нетронутых владений Утраченного и пережитого. Я знаю в этих призрачных пределах Любую мелочь: блестки на граненом И выгоревшем камне, повторенном В зеркальных анфиладах помутнелых, И стиснутое в медной пасти львиной Кольцо, и разноцветные кристаллы Веранды той, что в детстве открывала Два мира мне — зеленый и карминный. Ни бедам, ни смертям не подначальны, Хранят свое былое эти тени, Но все они, как всё вокруг, реальны Лишь в памяти — в четвертом измеренье. Там, только там от времени закляты Сады и дворики. Пережитое Их обвело магической чертою, В одно связав рассветы и закаты. Кто б смог нарушить хоть в одной детали Строй этой жалкой и бесценной прозы, Уже недосягаемой, как розы, Которые в Эдеме расцветали? И память об оставшемся за гранью Домашнем крове я несу как бремя, Не понимая, что такое время, Хоть сам я — время, кровь и умиранье.
