этим странноватым малым, однако погнать прочь его не решился, сетуя на свою память, которая стала подводить. «Старость катится! — подумал заместитель и медленно вложил в роговой футляр очки. — Старость — не радость, эх-хе-хе!» Тут к взаимному удовольствию выяснилось, что у просительницы больше вопросов нет, и она готова закончить весьма приятную беседу. Зорин проводил женщину по ковровой дорожке до порога, поворотился резко и уставился на Бублика:
— Что у вас?
Аким Никифорович опять раскрылился для объятий, но Зорин видом своим не подал повода для фамильярности и лишь слегка пожал руку непрошеному гостю.
— Голова не болит, Олег Владимирович? Похмелье не крутит?
— У меня никогда голова не болит, товарищ, я меру знаю.
— Хоть и коньяк пили, да армянский, у меня все одно затылок давит — перебрал вчера, видать.
И тут Зорин вспомнил: перед ним тот самый блондин, что упал с обрыва в речку, голый, и вытащили его по круче на вожже с березовой веточкой в одном интересном месте. Вспомнил, хотел улыбнуться, но лишь пошевелил рыжими бровями и сузил глаза — этот визит ему не нравился, поскольку он не уважал людей, переносящих застольные знакомства в служебную сферу. Одно другому мешает.
— Так что у вас?
— Я вас не затрудню, Олег Владимирович! Ваш звоночек куда следует — и точка.
— Куда звоночек, товарищ… ээ-э?
— Бублик.
— Товарищ Бублик?
— Аким Никифорович.
— Аким Никифорович?
— Жена у меня ночь не спала, весь диван буквально провертела…
— Я здесь при чем, товарищ Бублик?
— Вы ни при чем, ясно, но стенка ей понравилась, хочет иметь такую же, как у Быковых — арабскую, со звоном которая.
— Со звоном, значит?
— Вот именно!
Олег Владимирович Зорин не был готов к такому разговору — шифоньеров у него еще никто не просил за долголетнюю деятельность на столь высоком посту. Заместитель скосился на Бублика, как птица, и деловито прикидывал про себя: гнать этого наглеца тотчас же или малость погодить ради любопытства? Однако лицо посетителя источало такую восторженную веру в чудодейственную силу высокого чина, что Зорин, смешавшись чуть, переспросил:
— Со звоном, значит?
— Со звоном, Олег Владимирович. Вы же слышали — музыку играет. Мотив не наш, а вроде бы знакомый.
Зорин стал вспоминать мотив — действительно похожий на что-то, и даже пощелкал пальцами. «Вроде бы на песню похож. Ага. «Не брани меня, родная», ящик наяривает! Придумали тоже — шкаф с музыкой. Чудаки, право слово!» Мысль Зорина побежала по причудливой кривой, запетляла, как тропинка, он вспомнил студенческий отряд на целине, свою незабвенную молодость, костры в черной степной ночи, гитару с бантиком, несудорожное веселье до утра. Девчонки с курса как раз уважали вот эту — «Не брани меня, родная, что я так его люблю»… Разливисто у них получалось. И — грустно. У Зорина защемило сердце, стены кабинета отодвинулись, растаяли, он услышал посвист, степного ветра, треск костра, почувствовал томный запах полыни.
— Так вы о чем, товарищ Бублик?
— Я говорю: заманчиво, Олег Владимирович, иметь в доме хорошую вещь, жизнь как-то интересней получается.
— Да. Так я тут посоветуюсь, что для вас можно будет сделать, — сказал Зорин неопределенно. — До свидания.
— Когда вам позвонить?
— Хоть послезавтра. С утра лучше.
Как раз послезавтра утром Зорин улетал в Москву решать кое-какие назревшие городские дела.
— Спасибо, Олег Владимирович!
— Пока не за что.
В трест Аким Никифорович Бублик вернулся расстроенный: он понял, что заместитель председателя попросту от него отбоярился. Самый надежный путь к цели, считай, оборвался. «Но ничего, не один Зорин в этом городе решает, найдем товарищей и посерьезней».
На подоконнике в торце коридора сидел Боря Силкин и в задумчивости курил сигарету, пепел он стряхивал в бумажку, свернутую кульком. Бублик тронул Силкина за плечо:
— Вот ты умный парень…
Боря загасил сигарету и спрыгнул на пол.
— Никто не считает себя глупым, Аким Никифорович. Я в том числе. И вы, надеюсь, тоже?
— Я — тоже, — кивнул Бублик. — Но ты теоретик и разреши одну задачу. Сам я ее не разрешу.
— Пожалуйста. Если смогу, конечно.
— Когда я учился в школе, — сказал Бублик, трогая Борю за пуговицу пиджака. — Рыжих было навалом. Мы их дражнили.
— Дразнили.
— Так дражнили: рыжий, пыжий, конопатый, убил бабушку лопатой. Или: мама рыжа, папа рыжий, рыжий я и сам, вся семья моя покрыта рыжим волосам. И еще: рыжий-пыжий, через сито загорал, — Аким Никифорович напряг мысль, но больше ничего относительно рыжих не вспомнил. — В общем, всяко дражнили.
— Дразнили.
— Это я к чему? Рыжих много было, а теперь — мало. Почему?
— Я когда в школе учился, у нас рыжих, кажется, не было? — Боря ухватился пальцами за мочку левого уха и замер. Глаза его остекленели на минуту. — Действительно, почему?
— Найдешь ответ — дам книжку почитать. На неделю дам.
— Сразу не сориентируешься. В литературе, наверно, порыться стоит или у медиков спросить? У социологов?
— Вот и спрашивай, тебе и карты в руки.
— А вообще это интересно!
— Конечно, поди, интересно, в чем причина, отчего происходит стирание рыжих?
— Действительно…
— Вот и соображай.
— Попробую, Аким Никифорович.
— Ну, пока.
Глава 5
Сперва упал непрыткий дождичек, потом выглянуло солнце, озолотив мокрый асфальт, кое-где еще прикрытый снегом. Снег был грязный, источенный теплом, с ледяными кромками, которые блестели, будто остро наточенные ножи. Из-подо льда сочилась вода и собиралась ручьями, с шумом падающими в сточные колодцы. Шум этот казался музыкой. Кое-где на карнизах висели сосулины, длинные и тонкие, с них размеренно скатывались капли, отбивая дробь на жестяных трубах.
Вечерело. На улицах было много праздного народа, глядевшего на мир с благостной рассеянностью. Прохожие, задевая друг друга плечами, оборачивались с улыбкой и не извинялись, потому как весной преобладает в нас хорошее настроение.
Аким Никифорович Бублик часто останавливался и глядел вслед женщинам, одетым в плащи или
