Дэвид Томас. Роковая небрежность. Кто убил Дилана Томаса?
Уже будучи больным, Дилан приехал в Нью-Йорк, чтобы участвовать в постановке пьесы «Под сенью Млечного леса» в знаменитом Центре поэзии. Последнее время у него часто случались обмороки, а заболевание легких вынуждало его периодически пользоваться ингалятором.
Центр поэзии возглавлял поэт Джон Бриннин. Он организовывал и поездки Дилана, на которых вполне прилично зарабатывал — получал двадцать пять процентов от гонорара Дилана. Бриннин был человек неуравновешенный, занятый исключительно своими делами, неделями не просыхал от виски, принимал фенобарбитал и горстями глотал другие, прописанные врачом лекарства. К тому же он был склонен вести праздный образ жизни, что обходилось ему недешево. Он жил в постоянном поиске денег, клянчил и брал в долг, где только мог.
Хотя это и входило в его обязанности, Бриннин даже не собирался в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Диланом. Ему наскучило быть агентом английского поэта, так как это мешало другим его занятиям. Он сам хладнокровно признавался, что желание отделаться от Дилана стало наваждением, которое он не мог побороть.
Пытаясь впоследствии оправдать свое поведение, Бриннин говорил, что просто не обратил внимания на необычное состояние Дилана. И это обстоятельство сыграло свою трагическую роль в цепочке небрежностей, оказавшихся роковыми.
Бриннин решил вообще уйти из Центра поэзии, чтобы возобновить работу в университете. Он хотел полной свободы, и забота о Дилане была на последнем месте в списке его дел.
Бриннин остался дома в Бостоне, а все обязанности передал своей честолюбивой ассистентке Лиз Райтелл — она занималась постановкой пьесы «Под сенью Млечного леса». 20 октября Райтелл встретила Дилана в аэропорту Айдлуайлд[1] и сразу поняла, что он болен. Но это ее нисколько не остановило. В своем рвении любой ценой обеспечить пьесе успех она только приблизила смерть Дилана; за пять дней он с трудом выдержал четыре репетиции и два спектакля.
На последней репетиции Бриннин все-таки появился и сразу понял, что с Диланом творится что-то неладное. К тому же Райтелл предупредила его, что накануне Дилан упал в обморок прямо на репетиции. Это должно было озаботить Бриннина, но он и не подумал посоветоваться с врачом или отменить премьеру пьесы.
Бриннин во что бы то ни стало хотел получить свою долю от заработков Дилана. В это время он оказался в сложном финансовом положении, жалованье его уменьшили, ему грозило привлечение к суду за неуплату налогов, и он был по уши в долгах. А еще Бриннин растранжирил 300 долларов, которые кто-то из друзей отдал ему на хранение. Бриннин не мог допустить отмену премьеры пьесы, в этом случае ему вряд ли бы удалось вернуть одолженные деньги, он просто проигнорировал болезнь Дилана и вернулся в Бостон. В следующий раз он увидит Дилана, когда тот уже будет лежать в коме в больнице. Дилан старался побороть болезнь, но Бриннин принес его в жертву своим финансовым трудностям и алчности.
Все хлопоты свалились на Райтелл. Но ни она, ни Дилан не могли платить за медицинскую помощь, а Центр поэзии не обеспечил его страховкой. Нужен был врач, который помог бы Дилану продержаться и чьи гонорары были бы по карману пациенту. И такого человека она нашла.
Милтон Фелтенстайн был семейным врачом Райтелл. Позже она назовет его сумасшедшим доктором, который был убежден: уколы вылечат все что угодно. Приехав к Дилану, он немедленно схватился за шприц, и Дилан выдержал два спектакля «Под сенью Млечного леса», но сразу после второго спектакля потерял сознание.
27 октября Дилану исполнилось тридцать девять. Вечером он и Райтелл поехали отмечать его день рождения, но ему стало так плохо, что пришлось вернуться в гостиницу, где Райтелл уложила его в постель. Она никогда не видела его в таком жутком состоянии и потом говорила, что тот день рождения стал началом конца.
Когда Бриннин позвонил из Бостона, чтобы поздравить Дилана с днем рождения, тот едва мог говорить. Бриннин, вероятно, решил, что тот слишком много выпил. Он мог бы спросить у Райтелл, что случилось, но не сделал этого, хотя три дня назад сам видел, в каком состоянии был Дилан.
Именно тогда Бриннин должен был приехать в Нью-Йорк, но он упустил эту возможность — взять на себя заботу о Дилане и настоять на консультации с другими, более компетентными, врачами. И сделать это было совсем нетрудно; на следующий день после их разговора занятия в университете у Бриннина заканчивались раньше обычного и он добрался бы до Дилана всего за пару часов.
29 октября Бриннин отправился в Нью-Йорк по делам в Центре поэзии и провел в городе восемь часов. За это время он мог бы увидеть своими глазами, насколько хуже стало его подопечному, но он снова не потрудился связаться ни с Диланом, ни с Райтелл.
Дилан совсем обессилел, его организм уже не мог сопротивляться инфекции. Критическое состояние наступило 2 ноября, когда уровень загрязнения воздуха в Нью-Йорке поднялся до значений, крайне опасных для людей с заболеваниями органов дыхания. Тогда в течение месяца более двухсот жителей Нью-Йорка умерли от смога.
Райтелл позже вспоминала, что в те последние дни Дилану было «ужасно плохо». Рано утром 4 ноября он вскочил с кровати, жалуясь, что ему не хватает воздуха. Он пошел в бар «Белая лошадь», выпил восемь двойных виски и вернулся в гостиницу, хвастаясь, что выпил восемнадцать.
В середине дня он проснулся и сказал Райтелл, что задыхается. Его голос ослаб, и он так хрипел, что кто-то из друзей сравнил его с Луи Армстронгом. У Дилана была острая респираторная инфекция, которая из верхних дыхательных путей постепенно спускалась в легкие.
4 ноября Фелтенстайн дважды приезжал осмотреть его, но не смог поставить правильный диагноз — заболевание легких. Он предложил начать рискованный курс инъекций морфина. Райтелл в панике звонила Бриннину, но тот опять не захотел ехать в Нью-Йорк, хотя самолетом он добрался бы туда всего за час. Его бездействие в тот решающий день кажется невероятным, ведь на его попечении находился самый знаменитый поэт того времени.
Вечером Фелтенстайн пришел к Дилану в третий раз и, окончательно растерявшись, объявил, что у больного белая горячка. Вместо того чтобы ехать в больницу, Фелтенстайн ввел ему 30 мг морфина, в три раза больше дозы, допустимой для обезболивания. Он предупредил Райтелл, что Дилан может впасть в кому. Тем более надо было немедленно мчаться в больницу, но наш так называемый доктор тут же ушел, сказав Райтелл, что одной ей не справиться и кто-то должен помочь ухаживать за Диланом.
Дилану стало совсем плохо. Заболевание легких уже заметно затрудняло дыхание, а теперь и морфин начал отнимать у него последние силы. В ночь с 4 на 5 ноября он впал в кому. Его жизнь еще можно было спасти, если бы Райтелл вызвала «скорую». Но она испугалась и потеряла драгоценное время, пытаясь найти Фелтенстайна.
Прошло целых два часа, прежде чем Дилан попал в близлежащую больницу Святого Винсента. К этому времени он уже находился в глубокой коме, был затронут мозг. В приемном покое дежурили два молодых врача; они провели обследование, чтобы выяснить, что могло стать причиной развития комы — менингит, кровоизлияние в мозг, диабет, наркотики, но анализы ничего подобного не подтвердили.
Врачи послушали легкие и обнаружили бронхит. Рентген показал пневмонию, а повышение уровня лейкоцитов свидетельствовало о развитии инфекционного процесса.
Фелтенстайн, полный решимости замести следы, продолжал настаивать, что Дилан впал в кому из-за алкогольной энцефалопатии. Поползли слухи о врачебной халатности, и Эллен Борден Стивенсон, бывшая жена кандидата в президенты от Демократической партии Адлая Стивенсона, предложила заплатить за консультацию лучших независимых специалистов.
Но ее предложение было отвергнуто; из британского посольства позвонили Бриннину и выразили недовольство тем, что Дилану не оказали должной медицинской помощи. Пока он лежал в больнице, пневмония прогрессировала, и через четыре дня, 9 ноября, Дилан скончался.,
В первые же часы после смерти заговорили о его запоях. Джеймс Лафлин, американский издатель
