друга!
Куст зашелестел и ещё крепче обхватил домовёнка.
– Говоришь, спас его? Поток тащил его в Бездонный овраг? Какой ты хороший, куст Колючие лапки! Спасибо тебе!
Ветки отпустили Кузьку.
– Поклонись кусту, – шепнул Лешик. – Он это любит.
Пришлось кланяться кусту. А потом и куст Колючие лапки долго махал вслед друзьям всеми своими листьями и колючками.
БЕРЛОГА
Маленький домовёнок вслед за маленьким лешонком выскочил на большую поляну.
Посреди – бугор, на бугре – сосна, красная, как огонь в печи. Большой корявый пень под сосной качнулся, приподнялся. Под ним открылась дыра. Из дыры, упираясь в землю корнями, полез ещё один корявый пень. Кузька наутёк от такого ужаса.
– Постой, сынок, погоди чуток! – добрым голосом крикнул ему пень. – И ты, Лиса, постой!
Пень шагнул к кустам и вытащил из них рыжую Лису.
Тут Кузька разглядел, что у пня не корни, а руки и ноги.
– Ты смотри, зайчишек молоденьких не лови. Они у меня все на счету, – сказал живой пень, держа в руках Лису. – Вот разведётся у нас побольше зайцев, тогда и гоняйся за лопоухими.
Пень погрозил Лисе пальцем и поставил на землю. Морда у Лисы была такая, будто она сама только что держала кого-то поперёк живота, учила уму-разуму.
Быстро оглядев Кузьку, Лиса гордо ушла в кусты.
Так вот какой дедушка Диадох! Руки-ноги похожи на корни, волосы – на сухую траву, борода – на мох, а глаза – как ясное небо.
– А это кто же? На кого похожий? – спросил дед Диадох, разглядывая Кузьку.
– Для медвежонка слишком голый. Для лягушонка слишком лохматый. Водяной посуху не ходит. На кикимору не очень похож. И весь трясётся. Уж не родня ли ты нашей осине?
Кузька так стучал зубами, что дятлы на стук откликались.
– Да он озяб! – Дед схватил домовёнка, утащил его под пень, в чёрную нору, и опустил во что-то шуршащее, мягкое, тёплое.
Когда глаза привыкли к темноте, Кузька разобрал, что сидит в коробе с сухими листьями.
– Сколько живу на свете, – удивлялся дед, – таких лешонков не видал.
– Он не лешонок, дедушка. Он – домовёнок.
– А-а. То-то, гляжу, больно дикий. Из роду домовых, говоришь? Слыхать слыхал, видать не видал. Это растёт на тебе или как? – тронул он Кузькину одежду, с которой текла вода.
Вместо ответа Кузька начал стаскивать мокрые лапти, рубаху.
– Вот-вот, так я и думал. Скидывай, сынок, погрейся чуток, – ласково приговаривал дед Диадох, забирая одежду и укладывая дрожащего Кузьку поглубже в короб. – Лежи, согревайся, сил набирайся. Деревья по осени тоже листву сбрасывают, холодную да мокрую. Весной новая вырастет.
– У меня не вырастет! – испугался Кузька.
– Зато высохнет! – успокоил его дед, укутывая по самую шею сухими листьями.
– А это что? – и взял у Кузьки сундучок.
– Там тайна, дедушка! – ещё больше испугался Кузька.
– Ну, коли так, береги её! – сказал дед, помогая запрятать сундучок на самое дно короба.
Кузька огляделся. Батюшки, сколько змей, целые выводки! Не сразу догадаешься, что это извиваются и свешиваются с потолка корни деревьев.
Раз восемь в дверь заглянула любопытная заячья мордочка. То ли восемь зайцев один за другим прибегали взглянуть на Кузьку, то ли заяц, которого старый леший спас от Лисы, заглядывал восемь раз.
По углам и вдоль стен берлоги стояли ещё короба и корзины, а в них что-то шевелилось, шуршало, потрескивало.
Кузька то и дело ловил на себе взгляды крошечных блестящих глаз. Какие-то малявки сидели на корнях, ползали по стенам и смотрели, смотрели на домовёнка.
– А ну, кыш отсюда! – прогнал дед лесную мелочь и, смеясь, повторил: – Так тебе наша осина не родня ли?
– Мне деревья не родные. Мне бы что-нибудь поесть, дедушка.
Дед Диадох, задумчиво пожевав губами, принес из тёмного угла сухую лягушку.
– Кормись, сынок!
Кузька не стал есть сушёную лягушку.
– Не любит, – сокрушался дед. – Я журавлю берёг. Деревом её, бедную, придавило. Может, это
