— Мы норвежцы, — сказал я, решив, что вряд ли этот японец знает норвежский и сможет нас уличить.
Я переводил, как мог, описание пилюль, дозировку, характер действия. Гарантии магазин не давал, некоторым помогает, некоторым нет, есть мужики, которым уже ничего помочь не может, им не пилюли надо покупать, а специальное приспособление. Японец предложил попробовать эти протезы.
Со всех сторон свисали гениталии, блестели кожаные панцири со стальными накладками, стояли высокие ботфорты. Передовая технология вооружала мир секса, совершенствовала его, видно было, сколько выдумки прилагали механики, психологи, дизайнеры.
О половой деятельности советских донжуанов не хотелось вспоминать, такой удручающе бедной она выглядела. Наши, как всегда, брали количеством.
Опробовать пневматическое устройство Николай Иванович отказался. Он конфузился, вся ситуация причиняла ему страдание.
Таблетки предназначались для разового употребления, но были, оказывается, наборы таблеток для постоянного приема, насколько я понял, для курса в течение двух недель, после которых какое-то время мужчина мог рассчитывать на успех. Но эти были много дороже. Были таблетки совсем дорогие, чем они отличались, я выяснить не мог, да и продавец не очень разбирался, судя по его жестам, речь, возможно, шла о повышенном качестве.
Выслушав мой перевод, Николай Иванович задумался, затем, пробормотав продавцу извинения, попросил меня выйти, посоветоваться.
Стоя на улице у витрины, Николай Иванович, краснея, потупясь, признался, что таблетки предназначались не для кого-то, а лично для него самого. Новая жена была моложе его на двадцать с лишним лет, разница болезненно сказывается, возникло позорное несоответствие обязанностей и возможностей, как выразился Николай Иванович.
— Она женщина пылкая, этим и нравилась мне, а я не в состоянии удовлетворить все ее заявки. Тяжело. Чувствуешь себя виноватым, каким-то обсевком. Я уже и коньячком пробовал взбодриться, принимал травки всякие.
В условиях своего областного центра Николай Иванович был знаменитостью, единственный настоящий писатель, внесенный в книгу членов Союза писателей, человек на виду, соответственно супруга его не могла позволить себе шашни на стороне. Как я понимал, сам Николай Иванович дошел до такого отчаяния, что не препятствовал бы, но в условиях Б-ска такую комбинацию провести невозможно.
Все это Николай Иванович набросал кое-как, торопясь перейти к своей, как он выразился, дилемме. Пилюли, теперь уже ясно, гарантии не давали, действие их, в лучшем случае, будет кратковременным. Те, которые получше, — на тех валюты не хватит. Купить он может один набор плюс еще две одноразовые таблетки. Все это Николай Иванович подсчитал. Дилемма состояла в том, что на эту сумму он высмотрел в магазине две модные кофточки. Спрашивается, что лучше, что будет выгоднее для него? Именно для него, с точки зрения супружеских взаимоотношений.
В шоп мы не вернулись, следовало решить эту совсем не простую задачу. Супруга Николая Ивановича любила приодеться, несомненно, появление ее в японских кофточках произведет впечатление на городских модниц. Она будет счастлива. Приобретение же пилюль Николай Иванович собирался скрыть, не разоблачать себя перед супругой. Естественно, она спросит, на что он израсходовал свои иены. Как отчитаться, тоже вопрос. С другой стороны, заменяют ли кофточки физическую, так сказать, плотскую часть супружеской жизни? По мере дискуссии дилемма переросла в противоречие между духовным началом жизни и низменным, сладострастным. Правда, я усомнился, можно ли считать кофточки духовной частью, на что Николай Иванович возразил, что для женщины наряд — это красота, та самая, которая спасет мир. Ничего не решили в тот поздний вечер. Наутро, за завтраком, удрученный, помятый вид Николая Ивановича показал мне, что дилемма, видимо, не дает ему покоя. По дороге в редакцию японской газеты Николай Иванович продолжал рассуждать о том, что пилюли в какой-то мере имеют эгоистический интерес, в то время как кофточки — свидетельство бескорыстной любви и даже самопожертвования. Кроме того, они будут действовать дольше, чем пилюли, и гарантия тут обеспечена. Но брак — это не кофточки, возражал я, любовь требует близости. Я был тогда моложе Николая Ивановича, и решение казалось мне очевидным. Мужчины шли на все ради обладания любимой. Кофточки всего лишь тряпки… Мы так горячо обсуждали эту тему, что наши двое начальников — один секретарь Союза писателей, другой директор института — включились в спор. Они были чуть старше Николая Ивановича и быстро разобрались в ситуации. Кофточки показались им более надежным вкладом капитала. Они и сами предпочитали кофточки и тому подобные подношения. Проблема иного вклада в семейную жизнь перед ними, очевидно, не возникала.
— Любовь ждет материальных доказательств, — рассуждал директор института. — Секс в большинстве случаев действует по законам вожделения, он не нуждается в богатстве души, ему чужд альтруизм. Конечно, нужно гармоничное сочетание физического и платонического…
Секретарь Союза писателей рассуждал проще:
— Ты, Николай, учти: лучшее средство сама женщина. Она, когда благодарна, заменит любую таблетку. Сработает так, что тебе ни о чем беспокоиться не надо. Одна кофточка, потом вторая, долг платежом красен.
Уговорили. Кофточки были хороши. Николай Иванович нам показал их упакованными в целлофановые коробки с рисунком. На рисунке была изображена кофточка, разрисованная — одна драконом, другая веткой сакуры — на аппетитной японской красотке.
Год спустя я случайно встретил Николая Ивановича в Москве, в метро. Он осунулся, сгорбился, рассказал, что печатается в журнале новая его повесть, что избрали его депутатом областного совета. Приятные эти новости никак не соответствовали его потухшему виду.
— Что-то случилось? — спросил я.
Некоторое время он молчал, глядя себе под ноги, потом сказал, что жена ушла от него. К начальнику пароходства. Несколько месяцев назад. Вполне вероятно, контакты у них начались, когда мы были в Японии.
— Неблагодарная, — сказал я. — Вы мучились, выбирали, а она…
— Да, смешно, — сказал он. — Ушла, и меня же обвинила.
— В чем?
— Я признался ей насчет своего выбора. Она мне сказала, что я подкупить ее хотел. Что она за тряпки не продается. Может, это способствовало, может, я действительно сглупил.
— Ерунда, в любом случае она свалила бы на вас. Так всегда поступают те, кто не прав.
Мне больше нечем было утешить его. Какая-то правда в словах его жены была несомненно.
Пепел
В пятом классе я подружился с Шуркой Бобовиковым. В классе Бобика не любили. Было в нем что-то собачье, жалкое, как у голодной дворняжки: тупой приплюснутый нос, большие уши, острые зубки. Он подлизывался к учителям, был жаден и труслив.
Однажды он увидел у меня марку, наклеенную на тетрадь. Это была траурная марка с Лениным. Бобик стал ее выпрашивать. Я послал его подальше, но он не отставал, скулил, потом догнал меня после уроков, продолжал канючить, а на следующий день, взяв с меня честное слово, признался, что собирает марки, и показал свой альбом. Альбом был тощий, но немецкий, в нем были напечатаны марки разных стран, на некоторые наклеены настоящие, цветные. Бобик, и вдруг собирает марки. Зачем ему марки? Меня рассмешило, что эта собачья шлёпа называет себя коллекционером.
Я первый раз видел и альбом, и заграничные марки, больше всего мне понравились две треуголки. Красивые, на одной — пальмы, на другой — зебры. Я не знал, что бывают треугольные марки.
— Дешевка, — ухмыльнулся Бобик. — Только не лапай. Марки пальцaми не берут.
— Пальцaми, — передразнил я, — а чем их берут?
И он опять ухмыльнулся, уже надо мной, свысока, в руках его оказался никелированный пинцетик; ловко подцепив марку, он показал мне водяной знак, движения его стали мягкими, ловкими.
