совпало бы с моим внутренним образом. Ни одной Анны Карениной, чей портрет, кстати говоря, так ясно описан Л. Толстым. Ни Тома Сойера, ни Василия Теркина. От сотен Гамлетов «отстоялся» разве что костюм. Однако стоило увидеть в кино либо в театре артиста, талантливо исполняющего эту роль, как происходило совпадение: облик актера «совмещался» с тем портретом Гамлета, который был перед моим внутренним взором, и я начинал видеть Гамлета с лицом этого актера, с его фигурой, с его жестами. Почему-то с книжными изображениями этого не происходило. Ни один из книжных портретов не становился Гамлетом, они лишь обозначали Гамлета. Ускользающее внешнее сходство не мешало до тех пор, пока оно не претендовало на портрет. Но как только видишь зримо, четко вырисованное лицо со всеми подробностями — с глазами, носом, волосами, — так это кажется непереносимо грубым, возникает недоумение, несогласие.
Есть, однако, несколько исключений, заслуживающих внимания и размышления.
В Испании я увидел Дон Кихота. Он был повсюду. Он был в каждом городе, куда бы мы ни приезжали. Магазины сувениров были переполнены разнообразными фигурками Дон Кихота. Металлические, в никелированно-сверкающих латах. Деревянные обожженные, деревянные отлакированные, окрашенные, неокрашенные, из разных пород дерева, маленькие и большие, от крохотных фигурочек до больших, по пояс. Имелись Дон Кихоты керамические, чугунного литья, костяные, Дон Кихоты на Росинанте и пешие, сидячие и стоячие, вместе с Санчо Пансой и без, Дон Кихоты с копьем, с мечом. Ими торговали в отелях, авиапортах, в лавчонках, в универмагах. Имелись изображения Дон Кихота на полотне, на металле, барельефные, гравюрные, вышитые на тканях, под старые гобелены, на меню ресторанов. В Толедо нас встречали толпы, эскадроны Дон Кихотов. Лавочки не могли уместить в себе всего количества рыцарей печального образа, их выставляли на улицу, они стояли, раскаленные яростным солнцем, на крутых сонно млеющих улочках бывшей испанской столицы. В глубине лавочек хозяева чеканили изображения Дон Кихота, его силуэты, отделывали их серебром. Похожее творилось и в маленьких городках Авила, Аквила, и в песочно-желтой Саламанке, и в городках Валенсии — повсюду, во всей Испании, производился, воспроизводился, повторялся на коже и стекле, на дереве и камне, на эмали и кости один и тот же Дон Кихот, одна и та же узколицая, горбоносая физиономия с бородкой, с тонкой шеей. Повсюду он был узнаваем, у художников любых манер, у ремесленников достаточно умелых он сохранял свои черты, найденные когда-то Г. Доре. Это было его создание. Доре нашел этого Дон Кихота, и с тех пор поколения художников всех рангов, всех стран повторяли его, всегда по-своему, оставляя, однако, портретную основу. Как в тысячах портретов Данте или Льва Толстого остается их личная, реальная основа.
А надо сказать, что в современной Испании Дон Кихотом занимается, кормится им великое множество людей. По тамошним масштабам на этой продукции может существовать целый концерн с дочерними фирмами «Эль Греко» и «Гойя», которые производят репродукции, альбомы, монографии, слайды, открытки вышеназванных живописцев. Не говоря уж о трестах по изготовлению толедских мечей, шпаг и щитов, которых производится больше, чем в средние века. И тем не менее центром этой сувенирной индустрии, обеспечивающей десятки миллионов ежегодных туристов, остается Дон Кихот, изображение его, найденное Г. Доре. Именно конкретность, портретность позволяют умелому ремесленнику воспроизводить этот типаж, тиражировать его в любых вариантах. Трудно вообразить себе, что будет, если изъять Дон Кихота из быта современной Испании. Что останется, если удалить Дон Кихота, Эль Греко, Гойю, Веласкеса, то есть четыре-пять имен. С ними исчезнут их музеи, памятники, целые наборы обольщения и привлекательности, которыми блистает Испания. Разумеется, пойдут в ход другие имена, те, что сегодня как бы во второй шеренге, но вторые — они и есть вторые. Поучительно было бы подсчитать, какой доход приносят нации этот писатель и три художника. Кто другой так обогатил Испанию и так украсил ее истинной славой? Поэтому отчасти справедливо, когда на банкнотах, то есть на бумажных деньгах, фигурируют портреты Сервантеса, Де Фальи, Веласкеса…
Но тут же было бы правильно отдать должное и Г. Доре, без которого Дон Кихот не смог бы выйти из книги, появиться на прилавках и витринах, стать знакомым для всех людей, знакомым по своему обличью, потому что облик Дон Кихота в Испании знают все, даже те, кто никогда не читал Сервантеса.
Велика заслуга Доре. А сколько других героев остались невоплощенными, потому что не нашли своего художника! Не имеет же Англия мистера Пиквика, столь узнаваемого, или Робин Гуда, а во Франции нет столь безусловного, единственного Сирано де Бержерака, ни Растиньяка, ни героев Стендаля, Флобера, Мопассана, Доде. И у нас в России ни у одного из литературных героев нет такого очевидного всем, узнаваемого, неповторимого облика. А казалось бы, и по своей народности, и по остроте характера, и по типичности могли бы претендовать на это и герои Гоголя и Щедрина, и Остап Бендер, и Василий Теркин… да мало ли насчитывает их великая наша литература. Нет и в мировой литературе художественного облика Дон Жуана, Фауста, героев эпосов. Их существование бесплотно, они не облечены в графическую явь, незримы. Не то что Дон Кихот, который, обретя личину, отделился, получил как бы независимость, движется и высится в памятнике на мадридской площади, знакомый прохожим больше, чем его автор.
Мне приходит в голову лишь один из литературных героев, имеющий столь же удачную судьбу. Это Швейк, бравый солдат Швейк, изображенный чешским художником И. Ладой. Эта вислоносая, лукавая, опять же чрезвычайно характерная физиономия плюс фигура появилась в Чехословакии во всевозможных репродукциях — заводными фигурками, тряпочными, стеклянными. Швейк изображается на салфетках, на пивных кружках, на календарях, на вывесках. Он царствует среди сувениров, он завсегдатай пивных, кабачков… Благодаря И. Ладе Швейк также получил автономию, обрел самостоятельную жизнь. Литературный образ его, найдя среди многих оболочек счастливое соответствие, наполняет ее новой энергичной жизнью. Из соединения талантов писателя и художника возникает зримая, предметная деятельность литературного героя. Мы ведь убеждены не в чем ином, как в сходстве нарисованного художником. Сходстве с кем? Наверное, с оригиналом, иначе с кем же? Швейк похож — на кого? Нет же никакого оригинала. И не было. Откуда же возникает это ощущение схожести? Непонятно и то, откуда возникает именно такая портретность героя.
Счастлив писатель, которому «достанется» такой художник. Счастлив и художник, нашедший своего героя. Тут взаимно счастливая случайность, которая приводит ко второму, изобразительному, рождению персонажа.
Я не касаюсь здесь истории работы над этими портретами, она тоже любопытна, я беру чистый результат. Можно приводить тут и другие примеры — удачные портреты Собакевича, Иудушки Головлева, Шерлока Холмса, и все же столь бесспорного, характерного облика-знака, такого распространенного опознания никто из них не получил.
