будто случайно, проводил ее домой после работы и сказал ей об этом, а она бросилась мне на шею и поцеловала, и остаток ночи мы провели в кустах сирени. Было лето. Вообще-то она тогда еще жила с каким-то специалистом по Шторму, настоящим гунном, нежноголосым: он иногда подходил к нашей двери, легонько стучал и шепотом звал Изу. Мы не шевелились, даже если кофе в чашках остывал окончательно. Таяли в глазах один у другого. И смеялись, когда он наконец уходил. Все было замечательно. До тех пор, пока однажды вечером я не нашел на кухне записку, из которой и узнал эту новость. Я видел работы ее нового друга. Я бы сказал: это нечто, — если бы на свете не было Джакометти. У Джакометти его глиняные человечки годами выходили не больше горошины, даже если он начинал лепить из центнера глины. Однажды он явился к своему менеджеру, достал из кармана спичечный коробок и сказал: вот моя новая выставка. Статуи Изиного нового друга были бронзовые и очень тяжелые.
Сам того не заметив, я проехал далеко мимо Хура и взбирался теперь по кручам Сан-Бернардино. Всеальпийское пастбище, и на нем коровки, коровки. Прохлада. Переключив скорость повыше, я двинулся вперед довольно быстро. Обогнал других велосипедистов-любителей, которые, как собаки, бегущие мимо своего разоряющегося на цепи собрата, похоже, меня даже не заметили. На перевале я окунул голову в ручей и помчался вниз, во все более теплые слои воздуха, в котором скоро запахло пиниями. Вдоль дороги появились пальмы и олеандры. На пути то и дело попадались озера, а в туннелях, грубо высеченных в скалах, меня сбивали с ритма лужи и осколки камней. В ресторанчике, состоявшем из одного-единственного столика на тротуаре, я съел сандвич и выпил лимонаду. Возможно, я стремился в Фельтлин потому, что именно в той когда-то прекрасной долине Готфрид Вайленман, о котором я уже рассказывал, задал на одном из прежних «Тур де Сюис» такой темп, что обе тогдашние велозвезды, Коппи и Бартали, не сумели перестроиться, когда на подходе к Бернине их подсек Гуго Коблет, дружок и сообщник Вайленмана. Я рассказывал эту историю много раз, однажды даже Изе.
— Все твои любимцы занимались спортом! — объявил я, заметив ее поскучневшее лицо. — Гете бегал на коньках, а Кафка гонял на мотоцикле.
Так или иначе, а Гуго Коблет рванул вперед так, что каштаны вдоль дороги так и полетели, и произошло это на том самом месте, где я сейчас находился. Как он выглядел, ему было наплевать, и он, раскрыв рот, все пер и пер к далекому перевалу. Там, наверху, он обгонял их уже больше чем на три минуты. Все сильнее проникаясь его ощущениями, я уже воображал за собой плотную массу отставших. Пару каких-то местных, обогнавших меня, я не стал принимать во внимание. У Приюта, а это как-никак 2300 метров над уровнем моря, перед глазами у меня замелькали звезды, и мне пришлось присесть на пару минут. Вечер и в самом деле близился, во всяком случае, солнце уже заходило. Ледники пылали. А с Гуго дальше вот что было. Ему, как и мне, пришлось взбираться на Юльер, а это круча хоть и короткая, но крутая ужасно. Коппи и Бартали тем временем успели отдышаться и нагнали одну минуту, но главное — Гуго забыл о Фердинанде Кюблере, своем сопернике, который всю гонку шел в одиночку, сцепив зубы, и в Бивио был уже так близко, что тот мог и обязан был его заметить. В Тифенкастеле он совсем догнал его, и к финишу они, в отличие от меня, пришли вдвоем — финиш был в Хуре. Ферди пришел первым, опередив Гуго на полколеса, и Гуго плакал, так и забыв поблагодарить бедного Гепфа Вайленмана, который приехал спустя час тридцать, через три минуты после контрольного свистка. Я ехал по рейнской долине. Стояла ночь середины лета, и хотя у нас не Швеция, где солнце в это время совсем не заходит, однако и в Малансе, и в Майенфельде плясали девушки — под деревьями, на которых сияли гирлянды электрических ламп. Ветер доносил музыку. Под Керенцербергом я заметил впереди себя издателя. В первый момент я решил, что это галлюцинация, потому что вид сзади у всех издателей совершенно одинаков. С другой стороны, на ягодицах стояли его инициалы, слева большое «Р», справа такое же «R», фосфоресцируя, как задние фонари. Он был не один, а вертелся вокруг какой-то девицы, смех которой долетал и до меня. Выжав из себя, в который уже раз, последние силы, в Нидерурнене я опознал их. Это действительно был мой друг. У женщины были светлые волосы и защитный шлем. Сесиль? На ее майке не было никакой рекламы, и штаны тоже были обыкновенные, черные. Ноги красивые. Хотя никто из них ни разу не обернулся, они прибавили ходу, едва я успел сократить расстояние между нами до десяти-двенадцати метров, так что я мог лишь гнаться за ними, изо всех сил стараясь не отставать. В Веденвиле часы на колокольне пробили полночь, час духов, которые тут же принялись танцевать на лугах, как светлячки. Но Сесиль на них даже не взглянула. Издатель тоже умолк и сосредоточенно ехал теперь за ней след в след. Я пристроился за ним, двигая ногами, как в трансе. У Бельвю мы встали на красный, тяжело дыша, рядом, и даже не поздоровались. Хуже всего был подъем по Ремиштрассе. Так как я был уже не в состоянии сам искать дорогу, то так и доехал с ними до издательства — старой виллы на Беклинштрассе, — пристроил свой велосипед к Сесилину и след в след пошел за ней в дом. Мы все еще как бы не замечали друг друга. Я сидел в какой-то большой комнате, ничего не видя, а где-то далеко лилась вода. Потом я проснулся на диване, в одних трусах, мокрый, а рядом на коленях стояла Сесиль, стирая с меня горячим полотенцем дорожную пыль. На ней был лиловый халат, а шлема больше не было. Ее длинные волосы щекотали меня, когда она наклонялась. Издатель, в джинсах и рубашке, сидел за письменным столом, наливая себе пива. Я сел.
— Привет! — обрадовалась Сесиль Паваротти.
— Где я?
— В хороших руках. — Она улыбнулась издателю, и тот довольно ухмыльнулся в ответ.
— Еда готова.
В самом деле, на низеньких столиках, за которыми обычно велись ожесточеннейшие дебаты о процентах за уступку прав третьим лицам, стояли три тарелки и сковородка с дымящейся яичницей. Были пиво и салями. Хлеб, хрустящий хлеб. Я ел, как голодающий, так быстро, что издателю вмиг остались одни крошки. Сесиль черпала ложечкой йогурт. Я выпил две бутылки пива. Наконец отвалился — счастливый, сытый, обессиленный.
— Он затерял мою книгу, — сообщил я Сесили. — Остерегайтесь.
— Мою он нашел, — сказала она.
Издатель подлил нам пива. Он сделался как-то меньше ростом, утратив облик титана, и, когда пил, походил на умиротворенного Будду. Я тоже успокоился и рассказал о своем чудовищном велопробеге по югу.
— Пожалуй, — закончил я, — я опишу жизнь Готфрида Вайленмана. Расследую каждый его шаг.
— Неплохо, — поддержала меня Сесиль.
— Полный бред, — отозвался издатель. Сесиль поднялась на ноги.
— Пошли спать! — она зевнула.
Издатель тоже встал. При этом он смахнул со стола солонку и, нагнувшись за ней, испустил радостный вопль:
— Да вот же она!
Опустившись на колени, он потащил из-под ножки стола пачку исписанной бумаги.
— Стол шатался, теперь я вспомнил!
Вызволив рукопись — и порвав при этом титульный лист, — он вручил ее мне. Пока я листал ее, он смотрел на меня, сияя, по-прежнему стоя на коленях. От титульного листа остался только кусочек с заглавием: «Огненная книга». Остальное, в том числе имя автора, было оторвано. Мой роман отнюдь не был огненной книгой. Но хотя рукопись сразу показалась мне чужой — бумага пожелтела, точно пролежала под столом годы, — он сунул ее мне под мышку и вышел вон. Уже пахло утром, и на деревьях запели птицы.
Не успел я сделать по прохладной гальке и пары шагов, как вдруг из кустов, жутко, как какой-нибудь гном, прямо на меня выскочил молодой человек с прыщавым лицом и выпученными глазами.
— Вы издатель? — выдохнул он. Я помотал головой.
— Моя фамилия Мюллер, — хрипло зашептал он. — Ойген Мюллер. Я послал вам рукопись, моя фамилия значится там на титульном листе, понимаете? Но ведь я живу в Герлиберге. Я там всех знаю, и меня все знают, поэтому фамилию нельзя оставлять ни в коем случае, ибо в моей книге каждое слово — правда, я описал все в точности, все это болото, это поганое болото, если вы понимаете, о чем я говорю.
— Я понимаю, — сказал я. Я так устал, что даже этот странный герр Мюллер сразу бросил меня и скрылся в кустах:
