личной Клариссы, моей подруги, послужившей моделью той Клариссе, что из моей книги, стало возможным потому, что большинство своих отличительных черт она скопировала с Клариссы Музиль, той, «настоящей», и Клариссы из моей книги, и теперь я уже не в состоянии отличить, кто из них кто, так что и веду себя с ними соответственно, ведь самое главное, что есть в каждой из них, — это нервозность и страсть к курению. Однажды я написал эссе «Сигарета Свево», хотя о курении, как о явлении, возможно, философском, писали и прежде. «Я пишу сейчас о Курении после Некурения в течение нескольких дней, так что для меня теперь очевидны все отвратительные черты этой привычки», — но это говорит не Дзено в ходе собственного дзеновского анализа курильщика, который решил бросить курить (и тем самым перестать быть сумасшедшим курильщиком), а некий поляк, Виткевич, который обезумел от собственного писания о курении и некурении, как и еще от кое-чего. «Это (то есть курение) не дает мне ровным счетом ничего позитивного, равно как и большинству курильщиков, кроме вводящего в заблуждение удовольствия: мизерного удовлетворения потребности во вкусе — запахе — прикосновении…» «Если бы я сейчас курил, то сразу бы понял: теперь курение вовсе не то курение, которое когда-то считалось запретным и аморальным поступком!»
«Я живу в двух комнатах с вдовой сестрой, с пожилым родственником, что ведет наше хозяйство, и с двадцатишестилетним племянником, в некотором роде меланхоликом». Так говорит другой поляк, Бруно Шульц, в письме к своей приятельнице, словно переписывая куски из романа Свево «Дряхлость». Правда, Шульц и сам меланхолик, как и «весельчак» Итало Свево. Шульц читает какую-то книгу, но читает ее в основном для того, чтобы написать приятельнице: «за очертаниями этой книги я вижу контуры другой, которую хочется написать самому. Вот и пойми, какую из них читаешь — эту или ту, задуманную, но ненаписанную книгу». Как, собственно, и я не знаю, писал ли я нечто подобное, не раздумывая о том, что кто-то мог уже это написать в Дрогобыче летом 1936 года, когда мне было всего четыре годика. «Лучше всего читать именно так, когда между строк читаешь себя, свою собственную книгу». Которую тебе не надо писать, потому что она, в твоем собственном прочтении, уже написана.
«Нет ли у тебя в Варшаве хорошего невролога, который смог бы бесплатно полечить меня? Я очень болен — какое-то расстройство, подступает меланхолия, отчаяние, печаль, предчувствие неизбежного поражения, необратимой утраты. Надо бы проконсультироваться. Но я не верю во врачей». Нынче содержание письма Шульца к приятельнице Романе все больше напоминает заочную перекличку с «психопатическим» содержанием «Записной книжки Музиля», в которой люди также идут к неврологу, но никто из клиентов не верит ни в этот визит, ни в этого невролога. Шульц позже становится лично мною, потому что в своих личных письмах он потихоньку писал книгу, которую напишет полвека спустя, потому что «за очертаниями этой книги я вижу контуры другой, которую хочется написать самому».
Тем не менее я вовсе не нервничал так, как психовал Музиль в «Записной книжке Музиля», равно как и Л. не была так излишне нервозна, как Марта, но я время от времени все же думал о том, как бы в нашем прелестном уголке в Ровине, в котором мы жили (я сидел в своей капитанской каюте под крышей дома и писал «Записную книжку Музиля», а Л. внизу возделывала свой сад), не возникло все же что-то тревожное, в основном из-за невероятного покоя, царящего вокруг нас. Ведь на другом конце Земли ковали адские планы всеобщего ее разорения и уничтожения. Даже слепые и те в 1988 году смогли увидеть, что «Записная книжка Музиля», описывающая, помимо всего прочего, австрийские картины из романа «Человек без свойств», клевещет на современную национальную истерию в Сербии. Как один тамошний невротик поджег фитиль войны 1914 года, так и некоторые ученые белградские господа, в очередной раз заряжая свои револьверы, создавали комитет Музиля, предназначенный для реализации безумной идеи — чтобы сербы и Сербия в очередной раз провозгласили себя сербами и Сербией. Хотя и постфактум, но это явление можно сделать предметом мудрого исследования психоаналитиков.
Наконец, теперь я живу в Шарлоттенбургском районе Берлина, на улице Майнеке, на той стороне параллелепипеда, который составляют Ку-дамм, Фазаненштрассе и улица Лиценбург. Именно в этом продолговатом квартале в начале прошлого века Роберт Музиль несколько лет писал главы своего «Человека без свойств».
Примечания
1
Женщина-вдохновительница
