Расстояние от Гренобля до Милана невелико, но единственная преграда на нашем пути — граница между Францией и Италией — вызывала во мне такое беспокойство, словно я готовилась совершить ужасное преступление. У Жерара действительно не было с собой паспорта. Кляня на чем свет стоит его дурацкую солидарность с нашими юными авантюристами, я все же не могла не разделить с ним «страшную участь диверсанта».
Жерар чувствовал себя превосходно, только посмеивался над моей законопослушностью. Условия «соревнований», к счастью, оставляли свободу выбора метода пересечения границы. Моего спутника устраивали два из них — воспользоваться воздушным шаром или переплыть речонку, держа одежду над головой и дыша через соломинку. Его веселье оказалось заразительно, но я все-таки настояла на том, чтобы, не мудрствуя лукаво, сесть в поезд и понадеяться на то, что документы обычно проверяют выборочно. Жерар, конечно, обозвал меня занудой, но я предпочла не обижаться, учитывая то, что он не прибавил к своей оценке эпитет «старая».
Мы пересекали границу поздно вечером. Самым разумным решением проблемы представлялась идея притвориться спящими, по уж на подобную уступку благоразумию мой сообщник оказался просто не способен.
В купе мы были одни. Я сидела, забившись в уголок у окна, и тряслась от неконтролируемого детского страха. Перед глазами вставала унизительная картина нашего водворения в участок, процедура выяснения личностей (в моем случае, вероятно, через Дом моделей, где я работаю). Интересно, появятся ли заметки о наших подвигах в завтрашней прессе?
Жерару все было ни по чем. Он веселился, как дитя, в предвкушении необычайного приключения; не умолкая ни на минуту, подшучивая над моими глупыми страхами. Гангстер проклятый! Он просто изводил меня!
Когда Жерар, шутя, слегка дернул меня за волосы, я не выдержала и взорвалась. Я орала на него, как сумасшедшая, дубасила кулаками в грудь. Жерар тоже что-то кричал, пытаясь схватить меня за руки. Я не заметила, как медленно ползший поезд остановился, и опомнилась, только услышав шум раскрываемой двери. Я обернулась и застыла на месте: на пороге стоял офицер-пограничник. Он ошалело разглядывал нас с Жераром. Этот последний недвусмысленно кивнул в мою сторону, выразительно разведя руками. Пограничник чертыхнулся и с треском захлопнул за собой дверь купе.
Через пять минут поезд тронулся. Я опять забилась в свой угол, достала из кармана пудреницу и попробовала привести в порядок пошедшее красными пятнами лицо и растрепавшиеся волосы.
Жерар невозмутимо насвистывал известный мотивчик. Мне не хотелось смотреть в его сторону. Поезд неотвратимо приближался к итальянской границе.
Вагон дернуло, и он остановился. Я сидела, не двигаясь. В коридоре раздавались уверенные шаги, каждому из них соответствовал гулкий удар моего сердца. Они замерли у двери нашего купе. Прежде чем она успела открыться, я почувствовала, как на меня навалилось нечто невообразимо тяжелое. Господи! Это был Жерар. Он неистово целовал меня в губы, я оцепенела от неожиданности.
Дверь со скрежетом распахнулась. После секундной заминки моего слуха достигла длиннейшая тирада на итальянском языке, за ней последовало сдавленное хихиканье и хлопок закрываемой двери.
Я начала что-то соображать и первым делом отпихнула Жерара, который не собирался прерывать столь уместное занятие. Его руки лежали у меня на плечах, глаза смеялись.
— В чем дело, дорогая, я перестал тебе нравиться? — его манера имитировать итальянский акцент могла рассмешить мертвеца.
Через две минуты поезд снова был в пути, а мы безудержно хохотали. Я сообщила Жерару, что его способ прохождения французского паспортного контроля понравился гораздо меньше, чем итальянского. Он запер дверь и склонился ко мне. Кажется, этот мужчина действительно понимает меня с полуслова!
По дороге в Милан Жерар показал мне свою Италию. Я бывала здесь раньше, но всегда ограничивалась типичной экскурсионной программой и деловыми контактами. На сей раз все оказалось совершенно иначе. Жерар таскал меня по узким грязным улочкам, поперек которых висели веревки с бельем. Их жители не разговаривали спокойно — они кричали, размахивая руками, так что невозможно было понять, ругаются они или мирно обсуждают прогноз погоды на завтра.
В любом городке Жерар умел отыскать самую лучшую пиццерию и погребок с самым вкусным вином; повсюду пытался разговаривать по-итальянски, что приводило в восторг местное население.
Почему он так хорошо ориентируется в этой стране? Когда и при каких обстоятельствах бывал здесь? С кем? Этот последний вопрос интриговал больше всех остальных, но я боялась задать его, Жерар был слишком честен, чтобы соврать, а правда могла оказаться не очень-то приятна. Я успела привыкнуть к нему, и мне совсем не хотелось огорчаться и разочаровываться. Ревность к прошлому — глупейшая штука, но я знала, что понимание этого не сможет мне помочь.
Веселясь и давая уличные концерты, ни о чем друг друга не спрашивая и зная, что скоро увидимся со своими детьми, мы приближались к Милану.
Я старалась не думать о встрече с отцом Люси, — ребят, несомненно, следовало искать у него. Я давно не видела Луиджи, и он был мне не интересен. Следовало ли появиться у него вместе с Жераром или одной? В первом случае он мог решить, что я демонстрирую ему своего кавалера, а значит что вовсе не скучаю после нашего развода; во втором — возомнить о себе Бог знает что (например, я жить без него не могу и приехала мириться). Я махнула на все рукой — будь, что будет! Сейчас главным для меня был Жерар — мне всегда будет хорошо, лишь бы он оставался рядом!
Я поймала себя на этой мысли и испугалась. Подобная привязанность — самая опасная форма зависимости. Я привыкла быть хозяйкой своих мыслей, тела, чувств. Так мне было легко, с этим состоянием совсем не хотелось расставаться. А расстаться с Жераром? Мне стало страшно — это было бы похоже на собственную смерть.
Милан
Мы добрались до Милана к вечеру и без труда разыскали дом Луиджи. Мой бывший муж жил в одном из самых престижных районов.
Я нажала на кнопку звонка. Открывать нам не торопились, но я не особенно волновалась — ведь Жерар был со мной. Подъезжая к Милану, я все-таки начала нервничать — я не видела отца Люси более трех лет. К тому же дочь должна была нас опередить; кто знает, каким образом складываются ее отношения с Луиджи и как это может отразиться на моей встрече с ними обоими? Чувствуя мое беспокойство, Жерар объявил, что отправиться со мной «на всякий случай», и мое волнение сразу утихло. Судя по всему, это я использовала его, а не он меня, в отличие от всех его предшественников.
Наконец дверь приоткрылась. Я сообщила горничной свое имя. Юная итальянская красотка выслушала меня, не удостоив взглядом, но зато томно поводя огромными карими глазами в сторону моего спутника. Она неторопливо удалилась, покачивая бедрами, чересчур мощными для ее максимум восемнадцати лет, но скоро появилась вновь и провела нас в просторную гостиную.
Не успели мы опуститься в глубокие современные кресла, как в комнату буквально влетел Луиджи. Его чрезмерное воодушевление не могло скрыть растерянности от столь неожиданного визита.
Я представила мужчин друг другу, обозначив Жерара в качестве отца Люка — приятеля Люси. По моим расчетам, Луиджи должен быть в какой-то степени в курсе этой ситуации — не могла же наша с ним дочь скрыть от своего отца те обстоятельства, при которых оказалась в его доме.
Мне не терпелось расспросить Луиджи о детях, но он не давал вставить слова, изъявляя необузданный восторг по поводу моего появления. Словоизвержение продолжалось и во время обеда — мы с Жераром были препровождены в столовую через несколько минут после прихода. Я решила задать все свои вопросы, как только Луиджи немного угомонится. Пока приходилось довольствоваться молчанием и прекрасно приготовленными блюдами, что позволяло заодно и наблюдать за окружавшими людьми и обстановкой.
