Дальний левый берег за Енисеем горист и изрезан падями. Хвойные леса. Высокое голубое небо. Раздолье. Вечный Божий мир.
Правобережье гнётся пологой излучиной широко. Деревня Овсянка старожильская. Четвертый век как поселились здесь люди. Долгая череда изб на крутояре от воды видится островерхими крышами; деревенская улица пятится хозяйскими огородами к реке. Это жилое крестьянское поселение хорошо представляется читателю из книг Виктора Петровича Астафьева. Сибирская «Ясная Поляна» притягивает ходоков со всего мира — почитателей таланта писателя…
Поднялся известной тропинкой между хозяйских стаек к дому писателя. Одолела робость стучать кованым кольцом калитки. Отошел от ворот к огородному штакетнику.
Створки низкого кухонного окна растворены в ограду. Белые ситцевые занавески закрывают окно до верхней рамы; на суровой нитке — занавески сведены к центру не плотно.
Прохладный ветерок с Енисея живо шевелит легонькую белую ткань. В просветы штакетника свободно видится двор, застеленный широкими кедровыми плахами.
Рослая рябина с тяжелыми красными гроздьями ягод на меже с огородом. Лавка со спинкой и стол под рябиной чистые. Двор подметён березовой метёлкой. Метлу с долгим светлым черенком видно под навесом в дальнем углу.
Сентябрь на берегах Енисея.
Кулижка огородной земли под картошку без ботвы. В глубине двора летняя времянка и баня.
В огороде холодный «гальюн». Так его сам Петрович едко звал.
Утро ещё раннее и солнце ещё не высокое. Стоял я долго, не решаясь нарушить спокойное течение времени. Встреча с Виктором Петровичем первая. Известна заочно ему моя проза. Отсылал Астафьеву «Картоху». «Хороший рассказ», — ответил он открыткой. Рассказ опубликовал альманах «Енисей».
В «Литературную Россию» позаботился — отослал мою статью о романе Василия Белова «Все впереди…» И все же встречаться с Астафьевым стеснялся. Обычное дело, когда молодые литераторы приходят к мастерам прозы. К мастерам стихосложения. К великим поэтам. Не праздное это любопытство. Возможность понять что-то такое, чего тебе не даётся свыше. Помогают такие встречи.
Писательская братия побаивается Астафьева; задиристый мужик — скорый на расправу. Характер беспризорного детства и к старости в нём не поменялся. Ложное и настоящее он отличал влёт. Матершинник. Бездельников и пройдох гнал он от себя как паршивых собак. Те потом и тявкали на него в газетах. Хороших людей Виктор Петрович Астафьев ценил и уважал душевно; многим простым людям помогал деньгами; серьёзным авторам отвечал письмами.
Астафьев отслонил ладонью занавеску, вытулился из окна, слеповато всматриваясь за ограду. На войне повреждён правый глаз. «Слепошарый», «косорылый» — нехорошо обзываются за глаза его враги. Астафьев знает это. Врагов в литературе у него много: «либералы». Посмеивается: «Так вам, суки: кость вам в гирло…». В своё время Астафьев учился в Москве на ВЛК. Полвека минуло с тех лет, а легенды о Петровиче в общежитии Литинститута на улице Добролюбова и ныне рассказываются.
— Ко мне? Калитку сейчас отопру.
Взгляд его детско-пытливых голубеющих глаз я почувствовал издалека. Тихий голос писателя успокоил.
— Откуда? Из Якутии. Спасибо за привет от Лобанова. Хороший он мужик. Проходи, не робей. Я недавно встал. Картошка сварилась, позавтракаем. Омуля вот ребята из Енисейска прислали…
Роман «Последний поклон» Виктора Петровича Астафьева был опубликован в «Роман-газете». Повесть «Царь-рыба» дала Астафьеву всемирную славу. 1986 год: Обсуждается в прессе роман «Печальный детектив».
— Да я тебе подарю, — за завтраком встрепенулся он. — В библиотечке «Огонька» роман вышел. — Принёс из рабочего кабинета пару тонких книжиц Виктор Петрович.
Для автографа подал ему и книгу «Всему свой час», купленную в Москве.
В летнее время мало кто из писателей объёмно пишет.
— Покоя нет от ходоков — не разгонишься. На «Затеси» только и выкраиваю время, — простодушно объяснил Виктор Петрович.
— До твоего прихода вот настраивался писать. Я ведь по миру поездил. Часто на встречах с читателями спрашивают о загранице. Пошто я о ней не пишу? Недавно был в Колумбии. Прилетел в Боготу. Посольские ребятки из книг моих знают, что я отчаянный рыбак. Много где я рыбачил, а вот в Южной Америке еще не довелось. Дали мне отдохнуть, и повезли на рыбалку, форель удить. Грешно, нехорошо так говорить о родном Отечестве, но когда прилетаешь куда-то за границу, ощущение, будто из нужника, из выгребной ямы с опарышами выбрался. Мир-то я посмотрел. Есть с чем сравнить. И хоть Колумбия далеко не райское место, всё же ихняя жизнь с нашей нищетой несравнима, как-то по-людски всё-таки живут люди.
Привезли меня на горное озеро. Напластал на удочку форели, уж отвёл там душу. Уху сварили. Пива-а — сортов двадцать. Но я к пиву не очень. Отдохнули, наговорились ребятки, поехали обратно. По дороге на озеро вдоль обочины часто ламы встречаются. Священное для местных жителей животное. Вид их печальный меня растрогал. Захотелось погладить ламу. Я возьми и попроси остановить машину возле парочки лам на обочине.
— До ветру, Виктор Петрович? — спрашивает посольский чин.
— Да нет, терпимо, — говорю. — Ламу хочу погладить. Чего это они такие печальные?
Русский человек после первой стопки готов весь мир жалеть. И я от сытой ухи и стакана водки стал жалостливым. Не-ет, наши чины за границей — родимую водочку предпочитают пить. Это здесь они выкобениваются, умники. Там они ниже воды, тише травы.
Едем в шикарном лимузине.
— Не получится Виктор Петрович, — отвечает посольский чин. — Ламы часто больны сифилисом… В стране, — зло, с надрывом продолжил Виктор Петрович. — Где на любом углу можно купить бабу за десять долларов, человек — эта скотина — скотоложством промышляет. Сифилисом ламу заразил.
Наступила пауза.
У Астафьева больные легкие и он часто сплёвывает мокроту в специальную «плевательницу». От кухонного стола мы давно перебрались из горницы в зал. Виктор Петрович расположился в глубоком мягком кресле с высокими подлокотниками. Я стоя подпирал косяк двери в зал.
Две стены зала занимают до потолка книжные полки. На них авторские дарственные книги, от писателей всего света присланные.
Помолчал, освободил от мокроты лёгкие. Отдышался.
— Не хочу писать об этой грязи. А может, и напишу, в назидание другим. Думаю, решаю. В России люду живётся тяжело. Пакостные мы в быту, но душой русский человек чище любого американца и европейца. Поэтому и не пишу о загранице: пустота там, нет живых душ — не о ком писать.
Виктор Петрович рассказал о своих поисках в голландском Амстердаме.
Будучи там по издательским делам своих книг, переведенных на датский язык, решил почтить память национального писателя Эдварда Деккере по прозвищу Мультатули. И шибко удивился, когда хозяин издательства «Мелехен» Мартин Аршер сказал ему, что не слышал о таком голландском писателе. После чего родилась и написалась «затесь» «Мультатули».
Говоря о нас, русских, Виктор Петрович рассказал быль, как на Урале в послевоенное время «Две подружки в хлебах заблудились». В «Огоньке» рассказ появится много позже, прочитаю его, работая в старательской артели «Мир» на участке Малтан. Опоздали девки на работу, уехали в деревню за хлебом: голодно в городе на фабрике. За опоздание получили девушки тюремный срок. Трудно представить состояние писателя, описавшего изуверства лагерной охраны над девушками. Без слёз читать этот рассказ невозможно. Такова сила Астафьевского Слова и МЕРА ЕГО ПРАВДЫ. Молодым авторам Астафьев при случае ненавязчиво как бы подсказывал: мол, мера правды — это и есть настоящая мера таланта.
Летним вечером Виктор Петрович имеет привычку прогуливаться по селу. Рядом с Астафьевым день пролетел одним мигом. Принял он по-родственному. Обедали у его любимой тётушки на другом конце села. Шибко-то Петрович и не говорлив. Дышится человеку трудно: военная контузия. Внешне Астафьев
