пить чай.
Вслед за ней появился только что вернувшийся с работы отец Нины, Василий Яковлевич, высокий и мрачный, ничему не удивляющийся мужчина в расстёгнутом коверкотовом кителе с железнодорожными погонами. Он сел за стол, отодвинул локтями тарелки, ножи и вилки, сразу нарушив красивую симметрию, и спросил Андрея отрывисто:
— Вместе с ней работаете?
«Видно, строгий у Нины Васильевны батька. Если бы знал, что она у нас творит, здорово бы ей досталось», — подумал Андрей и ответил осторожно:
— Вместе, да не рядышком. Она наше начальство.
— Ну и как она? Действует? — снова спросил Василий Яковлевич так, словно Нины не было в комнате.
Нина с беспокойством посмотрела на Андрея.
— Ещё как действует! — ответил он, успокаивая её своим взглядом. — У нас в Сибири про таких говорят: не согнёшь, не сломишь…
— Слава богу, хоть отца не подводит, — сказал Василий Яковлевич.
— Она у нас всегда хорошо училась, — заметила из соседней комнаты Ирина Максимовна.
— Довольно, мама, — раздражённо проговорила Нина, и Андрей с удивлением заметил: в её характере есть отцовская непреклонность. — Диплом и производство разные вещи… Почему вы из Сибири уехали, Андрей Сергеевич?
— Учиться хотел, а бабка не велела. Книг не велела покупать. Бывало, куплю книжку, номерок поставлю, будто из библиотеки взял — тогда ничего… А потом и про это догадалась и всё пожгла, только «Спутник сварщика» оставила. Переругался я с ней, зашил деньги в подкладку, стащил на кухне буханку хлеба и пошёл на станцию.
— Правильно сделал, — сказал Василий Яковлевич, разламывая яблоко пополам сильными пальцами.
— Ну, пришёл на станцию — до Москвы нормальных билетов нет. Есть одни мягкие. Распорол подкладку — все деньги на билет отдал.
— У вас решительный характер, — сказала Нина. — Вам, наверное, нравится там, наверху?
— Каждого человека характер направляет на свою работу. Ведь вам почему достаётся? Потому что ваш характер под нашу работу немного не подлаживается.
— А всё-таки достаётся? — усмехнулся Василий Яковлевич.
— Бывают и у неё, как и у всех, недостатки, — поправился Андрей. — Но ведь её работа тяжелей нашей. У неё совсем особая работа. Вот мы недавно брали обязательства, чтобы план выполнить — у нас о плане забота, а она взяла такое обязательство, чтобы мы ни разу на гвоздь не напоролись. Кому — план, а кому — гвозди.
— Как же вы всё-таки в Москву без денег ехали? — спросила Нина, стараясь увести разговор от неприятной темы.
— Так я же сказал, — у меня буханка хлеба была. Ну а потом пассажиры помогли. Утром просыпаюсь, слышу, внизу беседуют: вербовщик жалуется на свою профессию. Спрыгнул я вниз, вижу — сидит вот такой дяденька, кабачковые консервы зубами открывает. А вечером, когда я «Спутник сварщика» достал, он сразу понял, что я за птица, и стал меня в свою организацию привлекать. Златые горы сулил. Не то что хлеба давал — кипяток сам носил. И так до самой Москвы. Но я не пошёл к ним. Уж больно здорово расписывал. Думаю: чего-нибудь здесь не так. Ну, приехал в Москву… — Чайку, пожалуйста, — проговорила Ирина Максимовна, входя в комнату с чайником.
Тут только Андрей вспомнил про поезд, посмотрел на часы и заторопился.
Нина проводила его до двери.
— Через порог не прощаются, — сказал Андрей.
— Да всё равно, — махнула рукой Нина, — хуже не будет.
«А всё-таки трудно ей живётся, — подумал Андрей, — хоть и салфетки в кольцах».
— А вы не теряйтесь, — проговорил он, переступив обратно в коридор. — Никакой беды в этом нет. Хорошая работа, как хороший конь, — не сразу к человеку привыкает. Ну, до свиданья!.. А за своими ребятами я сам стану приглядывать.
Нина заперла за ним и стояла в коридоре, удивляясь внезапно нахлынувшей на неё непонятной тоске, стояла до тех пор, пока не замер стук шагов по ступенькам, пока не хлопнула тяжёлая парадная дверь. Потом она вошла в столовую, принялась за ужин и, дождавшись, когда родители легли спать, уселась на подоконник, на своё любимое с детства место, и, глядя в чёрное небо, украшенное редкими разноцветными звёздами, задумалась. В комнате было тихо, только тоненько позвякивали слёзки абажура, когда проезжал грузовик, да на стене тикали часы, медленно и солидно. Время шло. Чтобы отвлечься, Нина решила составить проект приказа, который Роман Гаврилович просил представить ему завтра. Она села за письменный столик, за которым когда-то зубрила таблицу умножения, плакала над задачками, не сходящимися с ответом, делала курсовые проекты, обмакнула ручку в фарфоровую «непроливайку» с переводной картинкой, написала: «…во время уборки мусора в цокольном этаже центральной части здания произошёл несчастный случай с бригадиром разнорабочих», задумалась и вдруг поняла причину своего плохого настроения. «Ну, конечно, это оттого, что Арсентьев сегодня пожалел меня и из-за этой жалости лгал отцу, будто я хорошо работаю. А я своим молчанием поощряла и одобряла эту ложь. Теперь он станет думать, что я только трусливая девчонка и больше ничего… И правильно станет думать». И Нина почувствовала приближение одной из тех минут отчаяния, когда ничто не мило на свете.
— Ну а мне-то какое дело, что он обо мне будет думать? — сказала она вслух. Но хотя сказано это было очень решительно, Нина понимала, что с сегодняшнего дня мнение о ней Андрея стало для неё важнее, чем мнение давнишних друзей— студентов, Романа Гавриловича и даже отца.
«В субботу, пожалуй, действительно надо съездить в общежитие, — подумала она, печально рисуя на проекте приказа треугольники и кружочки. — Интересно, что у них там за самодеятельность?..»
В той комнате мужского общежития, где жил Андрей, после посещения цирка долго не ложились спать.
За столом сидел Митя и, нарезая на газете колбасу, ужинал. У окна, на постели лежал монтёр и, заложив руки под голову, тоскливо смотрел в потолок.
— Нет, я тебе скажу, это неверно, — говорил Митя, обмазывая и колбасу и хлеб горчицей. — Если ты хочешь знать, я после цирка за ними шёл два квартала. Сперва они шли так, потом он её взял под ручку. Тогда она сказала, что он идёт не с того бока, и он зашёл с другого бока и обратно взял её под ручку.
— Ты скоро свет будешь тушить? — спросил монтёр.
— Сейчас поужинаю и потушу. И ещё одна деталь: почему его до этих пор дома нету? Ты думаешь, он один на Садовом кольце дежурит? Второй час ночи, а его нет.
— Это ещё ничего не доказывает, — сказал монтёр. — Туши свет. — А вот увидишь: на работе снова будет полный порядок. Она теперь полностью переключится на Андрея Сергеевича. Хочешь на спор?
Но монтёр вздохнул и отвернулся к стене. Митя посидел, подумал, собрал остатки колбасы, хлеба, перочинный нож, банку с горчицей, свернул всё это в один пакет и спрятал в шкафик. Потом умылся, разделся, внимательно осмотрел свои зубы в маленькое зеркальце и потянулся было к выключателю, но, услышав шаги в коридоре, бросился в постель.
Тихо вошёл Андрей и сел пить чай. По его виду ничего нельзя было понять. Несколько минут Митя притворялся спящим, но, не выдержав, приподнялся на локте и спросил:
— Ну как, Андрей Сергеевич?
— Если ты про Нину Васильевну скажешь хоть слово, — размеренно проговорил Андрей, — скину с кровати…
И комнату надо прибрать. Абажур, что ли, купить бы… Люди зайдут — совестно.
— Вы скоро свет потушите? — снова спросил монтёр.
— Дай человеку чайку напиться, — заступился за Андрея Митя и, закутываясь в одеяло, тихонько добавил: — Я же тебе говорил, что всё в порядке…
