Как Эдвин? Скажи ему, что я спрашивал.
Я беспокоюсь о нем.
Потому что люблю его.
Мне хочется с ним поговорить.
Чуть ниже он написал, что я должна привезти ему из нашего дома в Хьюстоне:
Книги Ницше, Менкена и Честертона[142]. И все газеты… Может быть, в одной сумке. Поройся в ящиках! В тумбочках у постели и везде… Вверху и внизу.
Тем вечером из Нью-Йорка приехал наш близкий друг. Он вошел в палату как раз в тот момент, когда Кристофер был полон сил и энергии. Увидев нашего друга, он буквально расцвел улыбкой. Поскольку трубка все еще стояла в его горле, он написал:
Я пробуду здесь [в Хьюстоне], пока окончательно не вылечусь. А потом поедем с семьями на Бермуды!
На следующее утро трубку вынули. Я вошла в палату и увидела, что он улыбается мне хитрой улыбкой, словно старый лис.
— С годовщиной! — воскликнул он.
И тут же появилась медсестра с маленьким белым тортиком, бумажными тарелками и пластиковыми вилками…
Еще одна годовщина нашей свадьбы: мы читаем газеты на балконе нашего номера в нью- йоркском отеле. Прекрасный осенний день. Наша двухлетняя дочь сидит рядом с нами и что-то пьет из бутылочки. Она выбирается из своего стульчика и становится на четвереньки — что-то на полу ее заинтересовало. Она бросает бутылочку, зовет меня и указывает на большого, совершенно неподвижного шмеля. Она встревожена. Она трясет головой, словно говоря: «Нет, нет, нет!»
— Пчела остановилась! — говорит она. А потом приказывает: — Пусть она заработает!
Тогда она верила, что я могу воскрешать из мертвых. Не помню, что сказала ей тогда про шмеля. Я запомнила лишь ее слова: «Пусть она заработает!» Кристофер взял девочку на колени, утешил и отвлек чем-то страшно забавным. Он всегда умел обращаться с детьми — даже во время болезни.
Я скучаю по его прекрасному голосу. Я слышу его днем и ночью, ночью и днем. Я скучаю по восхитительным счастливым утренним трелям, по низким октавам «утреннего голоса», которым он читал мне из газет то, что его разозлило или удивило. Я скучаю по радостным или раздраженным (чаще раздраженным) регистрам, которые возникали, когда я перебивала его во время чтения. Мне недостает чисто джазовых рифов, которые я слышала, когда он звонил на радиостанции с кухонного телефона, не отрываясь от приготовления обеда. Я тоскую по его жизнерадостному воркованию, когда наша дочь возвращалась из школы, и по нежному тихому шепоту после позднего возвращения.
Я, да и все его читатели, наверное, скучают по его писательскому голосу, звучавшему с каждой страницы. Я тоскую по неопубликованному Хитчу — по бесчисленным запискам, которые он оставлял мне на столах или подушках, по электронным письмам, которые он посылал мне, когда мы сидели в разных комнатах нашего калифорнийского дома, по его письмам, отправленным с дороги. Я скучаю по его почерку, по письмам и открыткам (мы очень любили настоящую переписку), по факсам, по неожиданным телеграммам, отправленным из удивительных мест с самых разных континентов.
Впервые Кристофер публично заявил о своей болезни в статье для Vanity Fair. Его отношение к этому поступку было двойственным. Он хотел защитить нормальную жизнь нашей семьи. Он жил этой темой, но не хотел, чтобы она стала всеобъемлющей и единственной для него. Он хотел мыслить и писать не только о своей болезни. Он заключил договор со своим редактором и другом Грейдоном Картером: Кристофер будет писать обо всем, кроме спорта. И он сдержал обещание. Он часто проводил журналистские эксперименты, но теперь сам стал главным героем истории.
Его последние слова, которые мы поместили в конце этой маленькой книжки, могут показаться несколько странными… Но они были написаны на компьютере в больничной палате в те редкие минуты, когда он был полон сил и энтузиазма. Столик для еды превратился в его рабочий стол.
Когда он оказался в больнице в последний раз, мы полагали, что это ненадолго. Он думал — да и мы все! — что у него будет возможность написать большую книгу, которую он уже задумал. Его страшно увлекали геномные исследования и новейшие методы протонного облучения, которым он подвергался. Он радовался, что его лечение может внести вклад в развитие медицины. Приятелю-редактору, который ждал статьи, он сказал: «Прости за задержку. Я скоро буду дома». Мне он постоянно твердил, что дождаться не может, когда мы с ним посмотрим все фильмы, которые он пропустил, и сходим на выставку Кинга Тута в Хьюстоне, где мы жили в то время. Смерть стала полной неожиданностью.
Вернувшись домой в Вашингтон, я сняла книги с полок, собрала с пола и всех столов. В них лежали записки, написанные его рукой, — он делал это для работы и для самого себя. Множество его бумаг и записок лежат сейчас по всему нашему дому. Некоторые из них я привезла с собой из Хьюстона. Я в любой момент могу открыть его книгу или взять его записку — и открыть его для себя заново, вернуть его.
Когда я читаю его записки, то слышу его голос, его последнее слово. Снова и снова Кристофер произносит свое последнее слово.
Июнь 2012.
Вашингтон, округ Колумбия
Об авторе
Кристофер Хитченс родился 13 апреля 1949 г. в Англии. Он окончил колледж Бэллиол Оксфордского университета. Кристофер написал более двадцати книг и памфлетов, в том числе сборников очерков, критических статей и репортажей. Его книга «Бог не велик: Как религия все отравляет» была номинирована на Национальную книжную премию 2007 г., вышла в финал и стала международным бестселлером. Мемуары «Хитч-22» вышли в финал Национальной премии книжных критиков 2010 г. в номинации «Автобиография». В 2011 г. вышел сборник избранных статей «Возможно». Газета New York Times включила его в список десяти лучших книг года. Кристофер Хитченс в качестве приглашенного профессора читал лекции в Новой школе в Нью-Йорке. Он был профессором факультета журналистики калифорнийского университета Беркли. Он писал статьи, критические рецензии для множества журналов, в том чис ле для Vanity Fair, Atlantic Slate, Times Literary Supplement, Nation, New Statesman, World Affairs, Free Inquiry. У Кристофера было трое детей. Он умер в Хьюстоне 15 декабря 2011 г.
Примечания
1
Имеется в виду весна 2012 года. — Здесь и далее примеч. ред.
