уютно. Я даже вытянул ноги и, глядя на кромку парапета, ждал неизвестно чего. Внизу было темно. Выше парапета бежали сырые грязно-серые облака. Облака, кажется, редели, потому что постепенно становилось светлее.
Когда я открыл глаза, внезапно почувствовав шорох, было уже поздно: четыре тени мелькнули почти рядом со мной — я мог бы достать их рукой, если бы не задремал. Мелькнули — и растворились. Исчезли, хотя исчезать им, вроде бы, было некуда. Кроме разве что кирпичной стены.
Тело затекло, и я с трудом поднялся на ноги. Слабое дуновение ветра, отразившееся от стены, донесло кошачий запах.
Я достал сигарету, прикурил, и заодно посветил зажигалкой.
Пустой балкон со старым холодильником в дальнем конце. Кирпичная стена. Бетонное ограждение и деревянные перильца по всему периметру балкона.
Всё-таки, ЭТО было где-то в стене.
Я потрогал рукой кирпичи. Зажигалка погасла от ветра, но мне уже не нужен был свет. Запах шел именно отсюда — из-за кирпичной стены, на высоте приблизительно метра от пола.
7
Жена с утра была не в духе. Ворчала, гремела посудой с удвоенной силой.
— Мне уже кошки снятся, — сказала, наконец, со злобой. — Да такие дрянные — ободранные, вонючие… Фу!
Я сидел за столом, глотая остывший безвкусный чай.
— А ты знаешь, — сказал я, — у нас действительно слишком уж воняет кошатиной. Не замечала?
Она строго посмотрела на меня поверх очков. Хотела что-то сказать, но промолчала. Снова отвернулась к раковине.
А спустя какое-то время, вздрогнув от отвращения, повторила:
— Уже снятся… Вонючие. Такая гадость!
Когда она ушла на работу, я вышел на балкон. Осмотрел всю стену, потом взял молоток и стал постукивать по кирпичам. Стена тут, конечно, была сложена халтурно, и тем не менее… Уж кирпич-то шевелиться никак не должен. Это ж его надо было не на раствор — на чистый песок посадить!
Я перекурил. Было пасмурное утро, слегка моросил дождик. Пейзаж тоже не радовал: вдали — скопище старых серых панельных хрущоб, ближе — ещё большее скопище разнокалиберных железных гаражей, и ещё ближе, возле самого дома — пустырь с открытой теплотрассой, приют бомжей и токсикоманов. И кругом вечная, непролазная грязь. Когда-то, когда я вселился сюда, гаражей было совсем мало, а пустырь весь зарос разнотравьем. Бывало, я любил вечерами постоять на балконе, свесив голову вниз: оттуда, от пустыря, доносился влажный, пряный запах цветущих трав. Особенно мне нравилось, когда цвела полынь — её было много под самым домом. Полынь тут росла разная, и каждый вид полыни цвёл в своё время, так что пахло цветущей полынью чуть ли не всё лето. И запах был совершенно одуряющим: тревожным и острым, как далекое-далекое, почти несбыточное путешествие…
Я вставил стамеску под шатавшийся кирпич и ударил молотком раз и другой. Оказалось, что соседний кирпич тоже шевелится. Я переставил стамеску, ударил посильнее. Потом попробовал рукой. И снова бил стамеской, пока не искрошилась деревянная ручка. Плевать. Удары стали металлическими и звон, видимо, разносился далеко-далеко, и отражался от стен гаражей.
Бомж, мывший бутылки в траншее теплотрассы, высунул голову.
Повертел ею.
Наконец, стамеска ушла внутрь на всю длину. Я врезал по кирпичу — и неожиданно он выпал, я едва успел отскочить.
В нос ударила волна вони — да такой, что закружилась голова. Меня стошнило. Я стоял, уцепившись руками за перила, и пытался выблевать из себя тошнотворную вонь. Отплевался. Утёрся рукавом. Бомж, задрав голову, смотрел на меня с неподдельным интересом.
Дома я умылся, свернул в несколько слоев большой кусок марли, забрызгал его дезодорантом — сначала своим, а потом, когда он закончился, — из баллончика жены.
Перекурил в кухне, у окна. Надел толстые хозяйственные перчатки из красной резины. На рот и нос надвинул повязку из марли. И вернулся на балкон.
Второй кирпич выпал. Теперь отверстие было достаточно большим. Стены у нашего дома толстые — полтора метра, и все сплошь, по идее, должны состоять из кирпича. Снаружи — облицовочного, внутри — бутового. Но когда я заглянул в отверстие, мне показалось, что стена значительно толще. Я сунул туда палку — ту, с которой сидел ночью на балконе. Палка повисла в пустоте.
Я опустил палку, пошарил ею внизу. Вонь усилилась — я почувствовал её сквозь повязку и сквозь удесятерённый запах «Рексоны».
Палка увязла в чем-то мягком. Я пошевелил ею — и внезапно выронил.
Раскатав перчатку до локтя, сунул внутрь руку. Поискал сначала сверху — палка не находилась. Опустил руку ниже. Ещё ниже. Почти упёрся плечом в стену. Нащупал что-то вроде веревки. Схватил и потащил наружу.
Это действительно была веревка. Нет, это был скрученный в жгут синтетический строительный бинт. Я потянул его — он подавался с трудом. Намотал на ладонь, потащил сильнее. С каким-то чмоком жгут освободился, но его что-то оттягивало, а я, плохо соображая от вони, с глазами, залитыми потом, тащил его уже с остервенением.
Отчаянный рывок — и ЭТО вылетело на балкон.
Жгут выпал у меня из руки.
Я давно уже не ребёнок, многое видел, но додуматься до такого…
Жаль, что не догадался расстелить что-нибудь на бетонном полу.
Разве теперь это смоешь?..
Передохнув — я сейчас не мог даже перекурить, пришлось бы снимать перчатку, чтобы достать сигарету, — сходил на кухню, принёс несколько мешков для мусора. В один сунул другой — для прочности — а потом, смотав жгут, и, стараясь не думать о том, что вижу и делаю, поднял скользкое, почти разжиженное, с обнаженными ребрами, и клочками шерсти на них тело. Сунул в мешок. Мешок я даже не стал завязывать — чтобы не запачкать его снаружи. Завяжу потом, когда сделаю дело.
Я снова сходил домой, в темнушке взял мешок с негашёной известью. На балконе развязал его, сунул горловину мешка в отверстие и высыпал известь внутрь.
Наверное, зря я это сделал. Потому, что из отверстия буквально через минуту повалил ядовитый дым, а стена снаружи начала нагреваться.
Я отбежал в дальний конец балкона.
К счастью, дождь пошёл сильней. Вряд ли кто-то увидит меня здесь, наверху. Тем более вряд ли начнёт вызывать пожарных, МЧС или ещё кого-нибудь. Спасибо, не в Америке живём — а то бы сюда через пять минут полк спасателей нагрянул.
Когда шипение стало стихать и горячий пар, валивший из отверстия в стене, пошел на убыль, я снял перчатки, бросил их в мусорный мешок. Принёс цемент, немного песка, развел в побитом детском ведерке раствор (все это хозяйство, повторюсь, у меня было припасено с тех пор, как я обживался — строительного брака в этой квартире оказалось выше головы). Добавил в раствор остаток извести, чтобы раствор не трескался и со временем стал крепче камня — как, впрочем, и положено быть настоящему раствору, — и стал замуровывать отверстие в стене. Вероятно, мне показалось от усталости, но когда я вставил второй — и последний — кирпич, внутри, в чадящей тьме, сверкнули отражённым светом два копеечных бельма. Я заложил кирпич, поправил швы, и отшвырнул шпатель.
Содрал с лица отсыревшую повязку. Вдохнул свежий влажный воздух — и поразился, каким может
