Зудяков поднял глаза к потолку, пожевал губами и ответил после паузы:
- Мммм... управление торгов... управление тор... Как же! Служил! Но ведь это когда было!..
- Вы слушаете? - отнесся управляющий в трубку. - Зудяков подтверждает: да, служил когда-то... Что, что, что? И даром не надо?.. Чего - 'даром не надо'? Ах, Зудякова!.. Кхм... да... Вы его, значит, познали на деле. Тогда, конечно, - всё. Тогда извините. Тогда... Нет, я сам понимаю. Именно! Он у меня в штате состоит, и никак я от него...
Управляющий махнул рукою, опустил трубку на рычаг и тяжело вздохнул. Произошла длинная пауза. Наконец управляющий спросил:
- А вам до пенсии... это... далеко до пенсии?
- Еще лет восемнадцать, Николай Семенович, - соболезнующе отозвался Зудяков. - Если бы мне полагалась пенсия, так неужто бы я не воспользовался, так сказать?.. Да вы не расстраивайтесь, Николай Семенович. Вдвоем мы с вами, безусловно, что-нибудь такое приду-маем... Осуществим свой развод, хе-хе- хе... А сейчас я пойду: надо же и вам и мне отдохнуть от этих хлопот... Да вы не расстраивайтесь, дорогой мой: мало ли что может случиться!.. Вдруг вы пойдете на повышение... У нас уже не будете возглавлять... Или я подберу себе что-нибудь подходящее на стороне...
Уходил Зудяков на сей раз тихонько, ступая на цыпочки: словно покидал комнату, где лежит серьезный больной. А Николай Семенович захотел было рявкнуть, как прежде, но не смог: эти все хлопоты так сроднили его с нерадивым плановиком, что управляющий сумел только выговорить жалобно:
- Слушайте, Зудяков, я это... я тогда начну вам выносить выговоры и взыскания... Вы согласны? А?
Зудяков остановился, обернулся лицом к начальнику и, кивая головою, заявил:
- Ну, что же... давайте пока так... Пока! Если ничего другого мы не удумаем... Главное, берегите здоровье, Николай Семенович! А остальное всё да пёс с ним!..
...Говорят, плановик Зудяков и по сей день работает в этой конторе...
ОЛОВЯННЫЕ ГЛАЗА
Она вошла в редакцию осторожной походкой, стала в дверях и оглядела присутствующих медленно и настороженно. Сразу удивили ее глаза: светло-серые, с точечками зрачков, словно бы выпуклые пуговицы вместо радужной оболочки. Про такие глаза хочется сказать: оловянные. И несмотря на то что обладательница глаз улыбалась, желая показаться обаятельной особой, смотрели эти очи строго и въедливо...
Приблизившись к моему столу, посетительница пояснила:
- Брызжейкина я. Мария Кондратьевна. Очень приятно. Наверное, получали мои сигналы?
Я их действительно получал. Много писем оловянноглазой гражданки, в которых она 'сигнализировала' о проступках и преступлениях своих сослуживцев.
- Как же, как же! - отозвался я. - Знаю ваши письма...
- Ну вот. А теперь я сама приехала. За свой счет, между прочим... Никто не оплатит биле-тов там и вообще... за поездку. Стратилась я, сами понимаете... Но мне правда дороже. Вот так.
Она уже вынимала из сумки многочисленные бумаги, раскладывала на столе, изучала, поднося поближе к глазам. Но при том говорила не переставая:
- Вы из моих сигналов знаете: коллектив у нас маленький, но - насквозь гнилой. Насквозь!
- Что это означает 'гнилой'? - спросил я.
- А то и означает. Ни одного порядочного человека нет. Кроме, конечно, меня. Вот они меня и травят...
- Как травят?
- Известно - как... Не признают моих заявлений. Шипят. Разные надсмешки дозволяют - и на собраниях и - так, то есть походя на работе. Но не на таковскую напали! Я их всех на чистую воду вывела. И еще буду выводить! Вы бы лучше записывали, чего я вам скажу. Так. Значит, наш музей есть областное учреждение... Ну, по народному творчеству мы собираем... Список сотрудников - вот он. Но только - что толку в списке, если не дать характеристики на каждого?.. Ведь так? Вот я и даю.
- Какие характеристики? - спросил я.
- А вот. Вы только пишите, чтобы не забыть. Заведующий наш Васягин Александр Панкратьевич. Он это... не реагирует. И за то надо его, безусловно, снять!
- Как это - 'снять'?
- А вы что - не знаете, как снимают? Освободить, одним словом, от работы. Уволить. Тем более он, кажется, живет с этой, с Милкой... Ну, с Людмилой Севастьяновной. Которая работает инспектором в отделе культуры. А если его отчислить, он - что? - он дома будет сидеть. И жена за ним, безусловно, будет иметь надзор. Ведь так?
- Та-ак... - произнес я растерянно.
Но Брызжейкина, не спуская с меня взгляда оловянных глаз, бубнила уже дальше:
- Теперь... Заместитель Васягина. Он - это: хранитель фондов... ученый, так сказать. Пишите: Чухин Леонид Спиридонович. Написали? Теперь добавьте: вор.
- Как это - 'вор'?!
- Вы что - не знаете, как воруют? Этот Чухин, он разбазаривает наши фонды. Экспонаты, одним словом, рукописи, картины...
- Да почему вы думаете, что он их разбазаривает?
- Что ж я, не вижу, что ли? Он домой ни разу не уходил еще, чтобы с собой чего-нибудь из музея не захватить... 'Я, говорит, дома поработаю'... Знаем мы эти 'работы'!..
- Но ведь он, наверное, приносит обратно!
- Да что он - дурак - обратно носить? Чтой-то я не слыхала, чтобы кто таскал обратно на работу, что с работы взятое... Так. Теперь пишите: завхоз Кобеляко Афанасий Ларионыч. Ко-бе-ля-ко... Вот уж подходящая кличка для такого пса! Старый человек, ему на пенсию пора, а он обогащается на работе!
- Как 'обогащается'?
- Ну, тоже ворует... что вы, не знаете 'как'?! Он одной мастики банок восемь за год унесет.
- Какой мастики?!
- 'Какой, какой'!.. Известно какой: которой паркет натирают. Спросите у него мастики, он вам скажет: 'Нету, дескать, извели мастику!'... А куда ее извели? Потом, бланки продает. Знаете, которые на отчетность бланки. Он их все - фьюить! - налево!
- Кому же могут понадобиться бланки отчетности музея?
- Не скажите. Для фальшивых сведений. Очень даже понадобятся. А ему прибыль... Потом, швейцар у нас есть - ну, гардеробщик. Тоже обогащается.
- А этот - как обогащается?
- А чаевые. Думаете, пустяки? Ему кто - двугривенный тык! Кто гривенничек; кто - четвертачок... Шебуршенко ему фамилия. Запишите тоже! А если его попросишь пальто принять или там дверь открыть, он бурчит: 'Швейцаров на вас нет!'... Как же - нет, если он сам и есть швейцар?! Вы посмотрите штатное расписание: швейцар Шебуршенко - прямо так и значится... Дальше идем: уборщица тетя Нюша Харина. Грубит тоже почем зря. Ты ей: 'Здравствуй, Нюша!' А она: 'Ну, здравствуй, склочница!'... Какая я ей склочница?! Или: 'Опять наследила ножищами! ' У меня, если хотите знать, ноги - тридцать шестой размер... даже - тридцать пять с половиной, а она... Нет, вы про нее тоже запишите! Та-ак... Кого же еще? Ах, вот: эти экскурсоводки. Противные девки, если хотите знать. Сейчас это себе нагородят на башке по вавилонской башне, глазищи намажут, губищи намажут, ногти заляпают - и ну трещать: 'Тут вы видите домотканое полотно семнадцатого века, которое ткали дома...' Да нешто без них не видать - что полотно, а что - прялка или там корыто?!
- Позвольте, но это их обязанность: пояснять посетителям...
- И при обязанностях можно себя вести приличнее! А то - юбки у них живота и то не прикрывают, сапожищи - по самые коленки... топ-топ-топ по залам... Глаза бы мои не смотрели!
- Вы знаете, это как-то мало конкретно...
- А может, вам такие вертихвостки нравятся? - Брызжейкина посмотрела на меня испытующим взглядом. Ее похожие на пуговицы глаза не двигались больше двух минут. Затем она вздохнула и сказала: - А теперь давайте дальше... Кто у нас остался еще? Ах, да - эти, ну, музейные служители. Между прочим, я сама тоже числюсь музейной. Но до меня еще надо обговорить Фисакову Ирину Амосовну: спит на работе. Так вот приладится на своем кресле в уголке и - дрыхнет. Многие посетители даже пугаются, какой она храп
