Хлопотала Олина мама - милая женщина лет сорока. А папа сидел в качалке. Он поднялся мне навстречу, светлыми глазами человека, привыкшего глядеть в небо, посмотрел на меня... На лице папы была добрая улыбка. Жестом он пригласил меня к столу.
Но вот его взгляд задержался на моей груди, и улыбка погасла.
'Ага! - подумал я. - Клюнул на мой значок! Теперь он меня зауважает...'
Но Владимир Андреевич уселся сам (при этом он не спускал глаз с 'моего' значка), подождал, пока Оля и я заняли места за столом, и лишь после этого произнес со значением :
- Это что же за украшение у вас, молодой человек? - и движением подбородка он указал на парашютный значок.
- Да, вот... прыгаю понемножку... - самодовольно ответил я. Безусловно - я не авиатор. (Сам не знаю, зачем я так сказал: авиатор, а не летчик.) Но тоже, так сказать, приобщаюсь к нашим советским деловым небесам...
Оля переводила взор с отца на меня и обратно. И почему-то покраснела. Но я не придал еще значения этому признаку... А Владимир Андреевич нахмурился, помолчал и спросил:
- Сколько раз вы успели спрыгнуть?
- Я? Я это... что-то порядка (тут я нагнул голову, чтобы еще раз прочитать число прыжков, обозначенное на овальчике под парашютом)... двухсот или даже - трехсот...
- Скажите! Триста раз прыгали! Такой молодой и - нате вам! - И в голосе полковника звучала откровенная ирония.
От этой иронии у меня внутри что-то вроде лязгнуло или дернулось... В общем, я ни с того ни с сего поперхнулся и опустил глаза. А Оля почему-то застонала.
- Помолчи, Ольга! - скомандовал отец, хотя она ничего не произнесла. Та-ак. А сколько вам лет?
- Лет мне... лет мне восемнадцать... с чем-то там...
- Смотрите: какой вы широкий, молодой человек, точно считать не желаете... Прыжков у вас - от двухсот до трехсот, а лет вам 'восемнадцать с чем-то'...
- Папочка, может, сперва выпьем чаю, - дрожащим голосом выдавила из себя Оля.
- Я сказал: помолчи. Та-ак... В восемнадцать лет вы напрыгали уже двести раз. Вон у вас на значке так обозначено.
- Да, - подтвердил я со вздохом. И сам почувствовал, что интонация у меня была вроде как с сожалением: мол, неприятно это, но - что ж поделаешь? - вот напрыгал уже на третью сотню...
- Сколько же раз вы прыгаете, когда попадаете на аэродром?
- Я? - переспросил я, чтобы как-то оттянуть ответ. - Я это... если уж дорвешься, как говорится, до летного поля, то, безусловно, сигаешь раз десять - двенадцать кряду...
Мне хотелось выговорить эту фразу небрежно и самоуверенно, но я и сам услышал, что мямлю очень невнятно и даже - с испугом. А Оля закрыла руками лицо и дышала прерывисто.
- Правильно! - подхватил Владимир Андреевич; он даже как-то развеселился. - А с какими вы парашютами обычно прыгаете?
- С этими... как их? - ну, с воздушными...
- Они - что же? - сшиты из воздуха?
Я сделал вид, что смеюсь такой забавной шутке. Но смех тоже получился тревожный - вроде я подавился, отправив кусок еды 'не в то горло', и теперь выдыхаю с трудом и с болью крошки...
- Зачем же... хе-хе-хе... воздушные? - проговорил я наконец. - Сами парашюты - они брезентовые. В основном... Или там полотняные... Из мадапалама... из бязи.
- Из бязи, вы говорите? - Владимир Андреевич сыграл большое удивление.
- Ага. А к ним пришиты эти... ремни... лямки... в общем, постромки...
- 'Постромки' - вы говорите, молодой человек?
- Да. То есть нет. Не постромки, а эти - стропила...
- 'Стропила'? Как на стройках?! Очень интересно. Это что - новое изобретение в области парашютизма? В мое время такого еще не было.
- Папа! Хочешь чаю?! - истерически звенящим голосом выкрикнула Оля и метнулась к чайнику, чтобы налить отцу.
Но он остановил ее жестом руки.
- Обожди, дочка. Выясним сперва все до конца. Вы можете мне рассказать: как вы прикрепляете к своей особе парашют? Технически как вы это делаете?
- Как когда, - прошептал я.
- Не слышу!
- Как, говорю, когда... Иногда полностью пристегиваюсь...
- Пристегиваетесь? Отлично. Это значит - иногда. А в других случаях что происходит?
- А иногда, так сказать, - внакидку... Если расстояние до земли не слишком тово... огромное...
- Угу. Очень интересно! - теперь полковник не скрывал, что он издевается надо мною. - Значит, вы пользуетесь парашютом то впристяжку, а то - внакидку. Как вот чай пьют: когда - внакладку, а когда - вприкуску. Молодец!
На секунду во мне возникла надежда, что слово 'молодец' сказано без иронии, всерьез... Но, подняв глаза на Владимира Андреевича, я понял, что моим пыткам конец еще не пришел.
- А вам не приходилось прыгать наизусть, юноша? - задал очередной вопрос папа.
- Приходи... а как это - 'наизусть'? - спохватившись, переспросил я.
- Ну, так: вы прыгаете без парашюта, а потом вам вдогонку бросают мешок с ним.
- А разве так бывает? - наивно удивился я. И только задав этот вопрос, понял, что я опять дал промах.
- Я читал, что теперь бывает. Ну, если с вами такого еще не было, то ладно. Хорошо, что вы не рисковали с этим делом...
Оля вскочила со своего места и убежала, громко плача. Мы с полковником проводили ее глазами, затем, как по команде, оба повернулись лицами друг к другу.
- Что бы у вас еще спросить? - раздумчиво произнес Владимир Андреевич. - Ах, вот: а в стратосферу вам не приходилось залетать? Чтобы оттуда вниз головою - у-у-у-у-у-у ! - к земле... Внакладку или вприсядку... А?
- Приходилось! - отчетливо и громко заявил я. Поняв до конца, что я морально, так сказать, уже рухнул, я решил перейти в наступление. - Сколько раз я именно так - у-у-у-у-у-у!
- Молодец! Может, ты и в космос залетал?
- А как же. Вчерашний день из космоса. Даже не согрелся еще толком. Там ведь знаете какие холода?..
- Значит, ты и с невесомостью знаком?
- А как же? Как вот с вами... Хочешь встать со стула, а сам уж подскочил под потолок! - Я был так огорчен и разозлен, что решил показать себя.
- Так. А теперь пошел вон, врунишка несчастный! - сердито сказал Владимир Андреевич и поднялся.
- А почему? За что?
- За то, что я не желаю, чтобы моя дочь дружила с таким типом... А этот чужой значок, который кто-то честно заработал в Тушино... Знаешь, кто ты есть?! - тушинский вор! Убирайся вон!
Я хотел было независимо пройти к дверям, но почувствовал такую невесомость от всего вышеописанного, что качнулся и упал подле стола... Тут подбежала Оля и увела меня на улицу. Отец ее смотрел на нас крайне строго. А мама просто не показывалась больше. Ей, наверное, неприятно было наблюдать мой уход.
С тех пор прошло много лет. С Олей я давно раздружился. Но свой лжетушинский дебют помню отлично. И буду помнить всю жизнь.
МОЖЕТЕ, ЕСЛИ ХОТИТЕ
Когда молодая учительница первых классов Лиля Остеркина бежала на урок в свой 2-й 'В' класс, ее остановила в коридоре завуч школы Татьяна Степановна - средних лет особа внушительных габаритов, в очках, через которые глядели на мир острые и быстрые глазки.
- Лилечка, я давно вам хотела сказать, - начала Татьяна Степановна, жестом дав знать учительнице,
