работа все же редкая, далекая от обыденных людских профессий, овеянная неким таинственным ореолом.
- На мой взгляд, большинству пишущих труднее всего даются заголовки и первые абзацы. Как Вы одолеваете эти 'орешки'?
- Названия находятся по-разному. Иногда сразу - как 'Царь-рыба', когда еще не было самой книги. Измучился, прежде чем придумал 'Последний поклон'. А вот 'Пастуха и пастушку' в ряде журналов и издательств советовали заменить, мол, будет восприниматься как 'сельскохозяйственное' произведение. Но у нас возле литературы 'мудрецов', больше и лучше самого писателя знающих, чего он хочет и что должен писать, нисколько не меньше, чем в нашем сельском хозяйстве, где все еще за председателя колхоза и за работника полей порой пытаются решать, чего и когда им сеять и как пахать.
До сих пор мне нравится давний рассказ 'На далекой северной вершине'. Сам сходил на уральские альпийские луга, где его и 'добыл', а вот заголовок никак меня не устраивает, и ничего лучше найти не могу.
Как начинаю? Чтобы 'стартовать', мне необходим звуковой толчок. Люблю начинать с буквы 'И'. Помните, Первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского? Как будто вокруг звучала незаписанная музыка, а композитор уловил продолжение какой-то фразы. Так и в прозе. Важен первый такт. И звучит хорошо, если сделать это ненавязчиво. Я вытягиваю начало из внутреннего созвучия, распева, 'И брела она по дикому полю, непаханому, нехоженому, косы не знавшему'. А 'Кражу' надо было начать резко: 'Ночью умер Гошка Воробьев'.
У хорошей музыки, повторяю, можно научиться мастерству построения фразы, сюжета, организации словесно-звукового материала. В этом смысле мне много дал Концерт для фортепьяно с оркестром Грига. Я все время считаю то, что Бунин определял 'звуком', то есть тональность сочинения, фундаментом произведения.
Если долго держишь вещь в работе и она не находит своей тональности, написанное начинает глохнуть, затихать и может вообще умолкнуть. Снова возбудить в себе мелодию, навеянную внутренней потребностью и самой жизнью, чрезвычайно трудно. Если возбудить другую - попадешь в совершенно другую тональность. Возникает несовпадение. Приходится мучительно преодолевать перекосы.
- Какое время года Вам больше всего нравится в творческом смысле?
- Осень. Точнее, октябрь и ноябрь - когда выпадет снег и никуда не можешь выйти. Даже с ружьем. Сидишь и пишешь. Больше ничего не остается делать.
- А чем Вы пишете?
- Простой ручкой. Макаю в чернильницу. На мой взгляд, творчество 'рождается', когда касаешься бумаги. Все остальное - дело техники.
Раньше пользовался деревянными ученическими ручками, сгрызал иногда за день до половины. Однажды сынишку попросили в школе рассказать, как папа работает. Он чистосердечно ответил: 'Да он все ручки грызет'. Увы, сейчас деревянную ручку или простой карандаш приобрести не так-то просто. Купил себе дорогую ручку - 'паркер'. Только вот будет ли толк от этой дорогой ручки?
- Жизнь каждого из нас, тем более писателя, богата встречами с интересными людьми. Какие из них больше всего запомнились Вам?
- Я много встречал хороших людей. Больше, чем плохих. Удивительно запоминающейся оказалась встреча и знакомство со старшей киноактрисой, заслуженной артисткой РСФСР Еленой Алексеевной Тяпкиной. Ее последние роли: тетушка Ахросимова в 'Войне и мире', княгиня Мягкая в 'Анне Карениной', а в тридцатые годы она снималась довольно много, играла трактористок, а начинала еще в немом кино.
Когда я написал 'Перевал', ее муж, ныне покойный, заслуженный артист РСФСР, режиссер Театра имени Революции Михаил Ефимович Лившин хотел поставить эту повесть на сцене. Естественно, они пригласили меня в гости. Шел к Чистым прудам и думал: Господи, как я буду себя там чувствовать? И галстук поправлял, и себя ощипывал, и причесывался, наверное, раз пять только на лестнице. Так разволновался, что я хотел возвращаться. Но потом сказал себе: солдат я или не солдат?
Позвонил. Открывают дверь. И я невольно сказал: 'Вот Вы какая!' первая актриса, которую вижу в домашней обстановке. Оказывается, Елена Алексеевна всегда снималась без грима. Меня просто потрясло: артистка - и на себя похожа!
И она, в свою очередь, говорит: 'Вот Вы какой!' Так естественно произнесла она эти слова, что уж, переступив порог, чувствовал я себя как дома. Когда посадили за стол, тщательно пытался пользоваться ножом и вилкой. Это мне удавалось с трудом - в силу деревенского воспитания и еще потому, что перебита на войне левая рука. Еще больше меня озадачила пара стаканов, ножей и вилок. Выручила Елена Алексеевна: 'Да плюньте Вы на них, не мучайтесь. Как Вам удобно, так и кушайте'.
Именно тогда почувствовал, что большая внутренняя культура заключается в естественности поведения человека. Будь это окоп или больница, застолье или общение с незнакомыми людьми в трамвае.
Сейчас Елена Алексеевна Тяпкина живет в доме престарелых актеров имени Неждановой, пишет мне иногда оттуда. Вот недавно ошеломила меня описанием о том, как училась вместе с Милицей Коорьюз в Киеве. Да, да, с той самой Милицей Коорьюз из 'Большого вальса', и называет ее запросто Милкой! Надо будет повидаться и подробнее расспросить старушку обо всем - собеседник она прекрасный.
Бывая за рубежом, встречаюсь иногда с ветеранами войны. Например, у меня есть знакомые в Министерстве культуры ГДР. Один из них сорок лет назад служил обер- лейтенантом. Сидим, разговариваем, смеемся и вдруг, споткнувшись, задумываемся: может, я или он стреляли друг в друга...
- Что значит быть знаменитым, известным человеком?
- На этот вопрос лучше смогли бы ответить кинозвезды или хоккейные звезды. А я веду хуторской образ жизни. Говорят, один драматург знаменит тем, что голову бреет, другой в Союз писателей не вступает. Среди близких мне писателей таких потешников нету, потому что они знают истинную тяжесть этого труда и значимость, они, по-моему, сделались известными или знаменитыми не 'по своей воле и охоте', а потому, что народ сам отыскал их в гуще изданной литературы, и слово их людям, надеюсь, жить помогает.
Я лично отношусь к своей работе как мой дед к пилению дров, заготовке сена, строительству дома. И это избавляет от излишнего кокетства. Еще у меня есть испытанный метод собственного укрощения: гляну на полки личной библиотеки - там стоят книги Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова, Лескова, Тургенева - этого вполне достаточно, чтобы вести себя скромнее, спокойнее.
- Назовите, пожалуйста, по возможности лаконично, одним словом, те человеческие качества, которые Вы цените в людях больше всего.
- Доброта. Любовь. Мужество.
- Как Вы воспринимаете литературу в качестве читателя?
- Круг чтения у меня, человека пишущего, очень ограничен: просмотр периодики, читательских писем, рукописей моих коллег. Первое, что я услышал в жизни, - это 'Кавказский пленник' Льва Толстого. Затем 'Дед Архип и Ленька' Горького. Их нам читал вслух сельский учитель, с тех пор я их не перечитывал и не буду перечитывать, потому что есть ощущения, с которыми нельзя расставаться, которые человек должен сохранить как драгоценный подарок. Завидую тем, кто прочитает повесть Евгения Носова 'Усвятские шлемоносцы', повести Константина Воробьева и Вячеслава Кондратьева, а также роман Ч. Айтматова 'И дольше века длится день'. С ощущением открытия я читал 'Сто лет одиночества' Маркеса и совсем недавно - роман неизвестного у нас Дальтона Трамбо 'Джонни получил винтовку' ('Сибирские огни', 1983, No 9). Это настоящий роман XX века. Жанр сочинения определен автором с точностью и ответственностью. А то у нас нередко 'романом' обозначают всякую толстую книгу, сочинение средней толщины - 'повесть', потоньше 'рассказ'.
Сейчас перечитываю 'Мертвые души' и 'Переписку с друзьями' Гоголя, дневники Толстого, а когда, признаюсь, хочется чего-то такого 'сладкого' беру 'Португальские письма' Гийерага, изданные 'Наукой'. Книжка читается как песня или, скорее, как старый романс - в ней есть та самая размягченность души, та неторопливость чувств, которых нам сейчас так недостает.
- Что Вам больше всего нравится и неприятно в окружающих людях, в их поведении?
- Как и всех нормальных людей, привлекает в человеке порядочность, чувство обязательности во всех обстоятельствах, способность оставаться самим собою. Но надоела хуже горькой редьки ложь, притворство, привычка к пустому краснобайству.
- Мне припомнилась посвященная Вам эпиграмма: ''Царь-рыбу' он во всей красе воспел, воздав ей полной мерой. Писателем довольны все, за исключеньем... браконьеров'. Виктор Петрович, не сгущаете ли Вы краски для более сильного воздействия на читателей?
- К сожалению, нет. Многим кажется, что только вокруг больших городов не щадят лесов и рек, а уж там, в сибирской тайге и тундре, царят первозданный покой и порядок. Но современная жизнь разворачивается и здесь вовсю. И напористое зло под покровом тишины нередко берет верх над добром... С болью вижу 'следы' пребывания 'отдыхающих'. Некоторые виды кустарников, деревьев, ягодников постепенно исчезают. Ягоды выбираются зеленцом; кедровая шишка выбивается неспелой; зверушки добываются с невыкунелой шкуркой; птица выбивается на водоемах, еще не ставшей 'на крыло'.
Все это выделывают люди не от голода, не от нужды, выделывают все это люди сытые... 'Эх, люди! - хочется иногда крикнуть. - Что ж вы делаете-то? Опомнитесь!'
Думаю, пора ввести в школах и вузах специальные уроки природоведения, ибо разбой в природе происходит не всегда от жадности, порой и от неведения. Каждый гражданин нашей страны должен минимум один день в месяц поработать на природе. Только так, только большими усилиями, силами и средствами можно ощутимо помочь окружающей нас
