ничтожной эффективностью и высоколобое теоретизирование. И если именно об этом Пентагон доложит в Конгрессе, вы знаете что предпримет Казначейство... Или что за него сделает Конгресс. Нам придется урезать расходы, Ганн. Понимаете? Урезать до минимума!
- Генерал, мы и так уже на самом минимуме, каком только можно существовать, - ответил Гарольд Ганн, достаточно миролюбиво, но и с определенной твердостью. - Мы ни грамма этого антибиотика не запустим в производство, пока не будем всесторонне им удовлетворены. Иной другой путь - просто самоубийство.
- Вы знаете, что я на вашей стороне, - произнес Хорсфилд, став как-то менее грозным. - И генерал Олзос тоже. Но ведь мы ведем войну, без оглядки на то, понимает это общественность или нет. Что же касается такого весьма чувствительного предмета, как смертельные дозы, мы не можем позволить...
Ганн, который с запозданием, но заметил Пейджа по завершении своей собственной тирады, еще с того момента пытался подавать сигналы Хорсфилду движением своих бровей, и неожиданно до генерала дошло. Он резко обернулся и уставился на Пейджа. Несмотря на неожиданно воцарившуюся мертвую тишину, совершенно очевидно, что Ганн пытался сохранить в своем отношении к полковнику некоторые осколки профессиональной вежливости и учтивости, которую сам Пейдж посчитал незаслуженной. Особенно, если принять во внимание, то направление, которое принял его разговор с девушкой.
Что же касается Хорсфилда, то он одним взглядом отнес Пейджа к категории 'маловажных личностей'. У полковника не имелось никакого намерения оставаться в этой категории даже секундой более времени, требующегося на то, чтобы выбраться отсюда. Естественно, что назвать свое имя было бы смертельно опасно. И, пробормотав девушке '...тогда в восемь', Пейдж бесславно бочком выскользнул из приемной 'Пфицнера' и убрался восвояси.
Несколько позже, в тот же день, бреясь перед зеркалом, полковнику подумалось - собственно почему он подвергал себя из ряда вон выходящей серии маленьких унижений. Зачем пытался подобраться поближе к тому, что никак не являлось его делом. Хуже того, совершенно очевидно, эта тема проходит под грифом 'совершенно секретно', что делает ее потенциально смертоносной даже для тех, кому о ней следует знать. Не говоря уже о тех, кому положено знать по званию. Иметь сведения о чем-то в Век Обороны означает, быть подозреваемым, как на Западе, так и в СССР [Советский Союз, конечно, стал всего лишь историческим названием, однако возрождение тоталитарной империи на просторах Евразии вполне реально].
Два огромных конгломерата наций становились все больше и больше похожими друг на друга последние пятьдесят лет в своем отношении к 'безопасности'. Он сделал ошибку, упомянув о Мосте на Юпитере. Несмотря на тот факт, что о существовании Моста знали все.
Но каждый, говоривший о нем с такой фамильярностью, мог быстро заполучить ярлык человека, в опасной степени болтливого.
Особенно, если говоривший, как Пейдж, действительно провел некоторое время в юпитерианской системе. Причем не имело значения, обладал ли он доступом к информации о Мосте или нет.
И тем более, если говоривший, подобно Пейджу, в действительности общался с группой работников Моста. Работал с ними над некоторыми проектами. О ком известно, что он беседовал с Чэрити Диллоном, распорядителем работ на Мосту. И еще в большей степени ставило его под удар то, что он имел воинское звание. Ведь это давало ему возможность продать секретные документы какому-нибудь конгрессмену. Подобные вещи являлись традиционными путями устраивания военной карьеры в обход нормальных правил повышения по службе.
И наконец, если замечали, что этот человек вьется вокруг новейшего секретного проекта, к которому он сам не имеет ни малейшего отношения.
Так почему же он так рисковал? Он ведь не понимал сути проблемы. Не был биологом. Для всех внешних наблюдателей, проект 'Пфицнера' представлял еще одну из многих разработок в сфере антибиотиков. И при этом весьма обычную. Так почему же столь опытный космонавт, как Пейдж, вдруг обнаружил, что он, словно мотылек, витает в опасной близости от свечи?
Он стер с лица бумажным полотенцем бреющий крем и увидел, как из вогнутого зеркала на него смотрят глаза, увеличенные словно у совы. И все же изображение было его собственным, несмотря на искажение. Но оно не дало ему никакого ответа.
2. ЮПИТЕР-5
...именно погружение в запретные миры пробуждает в
сердцах первозданную дерзость. В истории имеется несколько
подобных эпизодов. Мы вошли в новый культурный коридор.
Прежде, до нас, здесь ничего не было. В нем - мы ужасающе
уникальны. Мы смотрим друг на друга и говорим: 'Этого
никогда больше не повторить'.
Лорин С.Айсли
Мощный вихрь сотрясал Мост, когда зазвучала тревога. Строение дрожало и качалось. Все было в порядке вещей и Роберт Хелмут на Юпитере-5 едва ли обратил на это внимание. Вихри постоянно трясли Мост. Вся планета была ими окутана и кое-чем похуже.
Сканер на пульте прораба сигнализировал о неприятностях в секторе номер 114. На северо-западной оконечности Моста, где он обломился, не оставив ничего, кроме облаков из кристаллов аммиака и метана, и отвесного сброса на тридцатимильную глубину вплоть до невидимой поверхности. На том конце Моста не было установлено ультрафонных 'глаз', чтобы дать общую картину. Насколько такая картина вообще была возможна - ведь оба конца Моста оставались незавершенными.
Вздохнув, Хелмут привел 'жука' в движение. Крохотный транспортер, плоский и тонкий, похожий скорее на клопа, чем на жука, медленно двинулся вперед на шарикоподшипниках, крепко удерживаемый на поверхности Моста десятью близко расположенными направляющими. Но все равно, водородный шторм производил ужасный, сиреноподобный визг, продираясь между дном машины и поверхностью Моста. А удары падающих на закругленный корпус капель аммиака звучали столь же тяжело и оглушающе, как град пушечных ядер. И в действительности, эти капли размером не больше обычной дождевой весили столько же, сколько пушечные ядра - в поле тяготения Юпитера, которое здесь в два раза превышало земное. То и дело, раздавались взрывы, сопровождаемые тусклым оранжевым свечением, заставлявшие резко вздрагивать машину и сам Мост. Даже слабая ударная волна проходила сквозь плотную атмосферу планеты как кусок брони от взорвавшегося военного корабля. Тем не менее, эти взрывы происходили внизу, на поверхности ледника. И, хотя они сильно встряхивали всю конструкцию Моста, однако почти никогда не влияли на его работу. И, естественно, не могли причинить какой-то вред Хелмуту.
Все-таки, Хелмут находился НЕ на Юпитере - хотя с каждым разом ему становилось все труднее не забывать это. На Юпитере нет никого. И если Мосту будет нанесен какой-либо серьезный ущерб, восстановить его, наверное, уже не удастся. На Юпитере просто некому его отремонтировать. Там - только машины, сами являющиеся частью Моста.
Мост строил себя сам. Массивный, одинокий и безжизненный, он рос в черных безднах Юпитера. Все было четко спланировано. Хелмут мало что мог рассмотреть даже с помощью сканеров 'жука', потому что путь машины пролегал по центру перекрытия. А во тьме и постоянном шторме, получить изображение даже на ультракоротких волнах, в лучшем случае, возможно не более, чем с расстояния в несколько сот ярдов. Ширина Моста, которого никто никогда не увидит, была одиннадцать миль. Высота, которую никто из строителей Моста не мог себе вообразить - как, например, муравей не смог бы представить высоту небоскреба - равнялась тридцати милям. Его длина, намеренно не указываемая в планах, на данный момент составляла пятьдесят четыре мили и продолжала расти. Колоссальная конструкция, созданная по инженерным принципам, методам, но из материалов и инструментами, к которым до сих пор не прикасалась человеческая рука...
Существовала очень весомая причина, которая делала их недоступными. Основная часть Моста была изготовлена изо льда. Прекрасного строительного материала при давлении в миллионы атмосфер и при температуре в минус 94 по Фаренгейту. При таких условиях, самая лучшая конструкционная сталь становится хрупким порошком, вроде талька. А алюминий превращается в странную прозрачную субстанцию, лопающуюся при прикосновении. Вода же, с другой стороны, делается льдом-4. Плотной, непрозрачной белой средой, которая деформируется лишь при огромных нагрузках. Но разломиться она может только при ударах, столь чудовищных, что они были бы в состоянии смести с лица Земли целые города. Не имело значения, что миллионы мегаватт уходили ежедневно, ежечасно, на поддержание Моста и на его строительство. Ветра на Юпитере имеют скорости до двадцати пяти тысяч миль в час и никогда не прекратят дуть. Как они, быть может, дули и четыре миллиарда лет назад. Энергии, естественно, более, чем
