же иногда даровало мне прощение.
Учителя меня любили - нет, правда, я был хорошим учеником. Не отличником - атрофировавшийся инстинкт лидера не давал мне так сильно вырываться вперед. Но хорошистом, а самое главное, у меня всегда были хорошие отметки по поведению. Я, наверное, вызывал умиление - вы только посмотрите, какой прилежный мальчик!
Тихий, спокойный, по коридорам не носится, сидит себе в классе. Не то, что эти - после чего шли, как правило, имена Моржоя и Корня, или кого нить из их медленно, но верно растущей свиты. Я отвечал взаимностью - то есть был вежлив и старался держаться рядом с ними - умудренными педагогами, которые вальяжно курсировали в школьном коридоре. Вокруг них был островок безопасности, позволявший, подобно зеленому газону поседение напряженной автострады, неопределенное время даровать возможность остаться целым и невредимым. В зависимости от удачи и в некоторой степени от собственной интуиции.
Там было спокойно. Рядом с учителями было безопасно, в отличие от нахождения в кругу своих друзей. Увы, они - эти мои ныне сгинувшие неизвестно где друзья детства, все реже подвергались нападкам со стороны школьных хищников, и то, по большей части, из-за меня. Хищники меня чуяли - высматривали в любой компании, словно в их примитивных головах с квадратным профилем стоял мощный локатор. Или это были развитые обонятельные клетки? Рядом со сверстниками я чувствовал себя неуютно так, словно с меня снимали маскирующую сетку и я оставался беззащитен и открыт всем ветрам. Со мной вполне можно было сделать все что угодно...
Мой следующий шаг случился сам собой и был весьма растянут во времени. Сейчас, анализируя те давно ушедшие годы, я могу заключить, что катализатором к этому послужило несколько неприятных случаев, которое последовали один за другим.
Кажется, именно после них я впервые логически поразмыслил над тем, как я живу, и впервые что-то изменил.
Помимо туалетов, список опасных мест включал в себя спортзал, столовую и кабинет труда. Первая и последняя локации были опасны, в основном, тем, что в них сливались мальчуковые половины обоих параллельных классов, а значит, образовывалась самые пренеприятные сочетания Моржой-Корень- прихлебатели. Плюс, отсутствие женской половины будило самые худшие казарменные комплексы в находящихся в тотальной скученности представителях мужеского полу. Физкультура была наихудшим вариантом. Бег и разминка начальных классов, довольно быстро сменилась командными играми волейболом, который по неясной идеологической прихоти назывался у нас 'пионерболом'. Вот тут то моя развивающая бурными темпами социопатия и дала о себе знать по полной программе. Я не умел играть в команде. Я был слишком слаб, чтобы стоять на подаче, и слишком плохо ориентировался в игре, чтобы стоять еще где ни будь. Если меня ставили под сеткой и мяч пролетал надо мной, я прыгал и кончиками пальцев изменял траекторию, так что ball пионера шлепался чуть в стороне, вместо того, что бы беспрепятственно достичь игрока на задней линии.
Много лет спустя, я понял, что же особенно тяжко было в этих радостных и веселых для других играх. Чувство ответственности. На меня надеялись, я должен был хорошо играть, чтобы оправдать доверие. А я не мог его оправдать, потому что боялся мяча и шарахался от него, когда снаряд подлетал. Это было слишком грубо - о мяч сбивались костяшки руки и отбивались ладони. У меня не хватало дыхания. Я раз за разом не оправдывал надежд своих сотоварищей. Недруги и прихлебатели этим пользовались. Так что, каждый раз стоя у сетки в ожидании болезненного вытертого мяча я ощущал себя приговоренным и крашенные доски спортзала казались мне скрипучими половицами эшафота.
Да, я плохо играл. На меня орали, вопили, обещали разобраться. Дошло до того, что группа инициативных одноклассников обратилась к тренеру с просьбой не включать меня в игру.
Увы, наш тренер был истинным тренером, то есть обладал всеми задатками армейского сержанта. Он считал, что играть должны все, и вот я играл, чувствуя спиной ненавидящие взгляды, каждый раз когда, кто ни будь из команды противника мощным ударом посылал мяч в мою сторону, чувствую слабость в обороне. Мне было невыносимо стыдно, я и с радостью бы сбежал, чтобы избавить свою команду от позорного игрока, но тренер всегда следил за игрой.
Вы можете представить, какое облегчение я испытывал, когда по болезни получал возможность пропустить игру и просто сидел на скамеечке и стены зала. Тут было хорошо. Я слушал звонкие удары по мячу, выкрики тренера, смотрел на играющих, и чувствовал мир и покой. Именно тогда, глядя на ловкие и по своему элегантные движения одноклассников, я сделал один из первых свои логических выводов.
Вывод первый: смотреть со стороны гораздо лучше, чем участвовать.
Ни мук совести, ни ударов зловредным мячом по голове, ни ненависти со стороны игроков. Можно даже было поймать мяч, когда он подлетает к тебе и с чувством выполненного долга закинуть обратно.
Оставалось еще презрение. Но лучше презрение, чем ненависть.
Впрочем, игра и все что с ней связанно было только одной стороной светлой - урока физкультуры. Настоящие страсти разыгрывались в мужской раздевалке.
Крохотная комнатушка за спортзалом и набитые как сельди в бочку ученики пятого класса средней общеобразовательной школы. Почти два десятка подростков - опор и надежд своих матерей. Два отличника, четыре хорошиста, держащиеся плотной кучкой, двенадцать учеников с разной степенью атавизма, от просто неуспевающих до ярких представителей высших приматов, преимущественно бабуинов и шимпанзе, а также Моржой и Корень, возглавляющие стаю.
И еще я - маленький, и старающийся сделаться еще меньше - сижу справа от тесной группы хорошистов, которые не гонят меня, как остальные, но при этом стараются чуть-чуть отодвинуться, чтобы хищники не подмяли их под горячую руку, если вдруг власть держащим потребуется произвести надо мной расправу.
Вот вам сцена один.
Надо учится терпению. По настоящему терпеливый человек может пережить практически все что угодно - для этого ему достаточно лишь знать, что когда ни будь это закончится. Этого немудреного факта достаточно, чтобы ты оставался спокоен как стальной рельс по которому идет длинный-длинный товарный поезд - конца не видно, но никто при этом не утверждает что его нет вовсе.
Обычно самыми тяжелыми моментами на физкультуре были две перемены - до и после урока - короткие десятиминутки, когда обезьянья агрессия достигала своего пика.
В эти десять минут вполне можно было схлопотать по шее или получить поддых, тебя могли ущипнуть, наступить на ногу, плюнуть на твою форму, но для по настоящему тяжких гадостей попросту не хватало времени. Но в тот день - зимний и сонный - когда все твое внимание направленно внутрь, случилось страшное. Я мужественно прождал десять минут перемены, находясь на своем обычном месте, то есть в самой дальней точке от Моржоя и сотоварищи. Время вышло, был звонок, а затем последовало мучительные пять минут, когда агрессия моих мучителей слегка приутихла и они замерли в ожидании физкультурника. Еще через пять минут он так и не пришел и во мне стали зарождаться кошмарные подозрения - физрук мог заболеть, а это значит, что скорее всего нас оставят в раздевалке до следующего урока!
Мороз прошел у меня по коже от этого предположения, а наш зверинец уже оживился, загалдел, начал порыкивать и повизгивать, плотоядно косясь в сторону возможных жертв, в первую очередь естественно - меня. Моржой уже что-то оживленно втолковывал Корню и периодически эта сладкая парочка разражалась грубым раскатистым хохотом. Появившаяся следом завуч уже не могла сообщить ничего нового. Страшное все же случилось - физрук был болен, а значит для меня начинается Веселый Академический Час, в течение которого мне придется приложить все усилия, чтобы пережить его в целости.
Я скорчился на своей скамейке, стараясь стать совсем незаметным слиться с толпой. Как всегда в такие моменты я страстно желал как можно скорее исчезнуть отсюда и очутиться в любом другом месте, все равно каком. Хоть в Антарктиде, хоть в жерле вулкана Этна - поверьте, это было бы куда милосерднее!
Я старательно смотрел в пол - почему-то казалось, что если я буду коситься на Моржоя, он непременно займется мной вплотную.
Увы, слиться с толпой не удалось и громко прозвучавший во вдруг наступившей тишине голос буйной грозы нашего класса не оставлял никаких иллюзий - час будет горячим.
- Слышь, чмо! - крикнул он.
