- А чья жа? - весело взглянул на него Леня. - Обижаете, уважаемый. Что ж мы, хуже людей?..
- Я глоточек буквально, - Адашев-Гурский, войдя в вагончик, усаживался на скамью возле стола.
- А у нас никто никого не неволит. - Леня доставал из сумки свертки с едой. - У нас каждый сам себе наливает. Обычай такой. У нас и стакан на всех один только. А, нет... вот и второй, пожалте.
- А Федор сегодня дежурит, что ли? - Герман наливал себе в стакан водку.
- Вроде того, - Леня разворачивал на столе свертки. - Завтра ж Пасха.
- Да... - Гурский вскинул брови. - Сегодня же суббота уже...
- Что, Сань? - взглянул на него Леня. - Не тянет к нам обратно? Тишина, свежий воздух.
- Тянет, - кивнул головой Гурский. - Честное слово.
- Так поговори с Федором. Тебя он возьмет. Как раз и сезон начинается. От Пасхи до Троицы самая работа.
- Пашка-то живой еще?
- Заглядывал как-то. Что ему сделается...
- Помнишь, как он лямки потерял? - повернулся Гурский к Герману.
- Чего ж не помнить. Мы их так и не нашли. Хорошие были лямки, финские. Он выпил водку и потянулся к бутерброду с колбасой.
- Федор тут как-то сухой закон объявил, - стал рассказывать Гурский доктору Вениамину, который раскрыл саквояж, вынул из него и поставил на стол оставшуюся водку. - Дескать, в рабочее время - ни глотка. А Пашка с самого утра нажрался. Ну и Федор на него наорал при всех. Лопнуло, дескать, мое терпение, все, мол, пошел на хер, ты уволен. А они же приятели старые, Федор с Пашкой, и того такая обида заела... Что ж это, мол, он с ним в таком тоне? И пошел он спьяну вешаться от такой непереносимой обиды. Лямки взял, на которых гроб в яму опускают, и - во-он там раньше лесок был - туда и пошел. Ходил- ходил, нашел дерево с суком подходящим, лямки закинул, петлю спроворил. Сейчас, дескать, я у вас тут повешусь, будете тогда знать... Присел под деревом, закурил, задумался о жизни своей, которая не задалась, и заснул. Просыпается - глядь, а напротив него гриб стоит белый. Ну... вот такого, наверное, размера. Он на него посмотрел с удивлением, сорвал и думает: 'Повеситься, это я всегда успею. Надо бы мужикам гриб показать. Они ж такого никогда небось и не видели...' И вваливается к нам в вагончик с грибом этим. 'Во, - говорит, - видали?' А его долго не было, мы думали, он домой уехал.
- Ты где был-то? - спрашиваем.
- Там,- он рукой в сторону леса,- вешался.
- Охренел, что ли? - мы ему говорим. Видим же, что не шутит. Короче, налили ему еще водки, он в вагончике так опять и заснул.
А уже в конце дня мы инструменты складываем и спрашиваем его:
- Пашка, а ты на чем вешался?
- На лямках, - отвечает.
- А где они?
- Там остались.
Искали мы это место, где он их привязал, искали, так и не нашли. И он вспомнить не может.
- Ну вот, - кивнул Герман. - Так они и потерялись. А хорошие лямки были, финские.
- Герман вот тоже очень строгий был командир, - Гурский плеснул на донышко стакана водки, выпил и закурил сигарету. - У такого не забалуешь. Помню - самое начало дня, я сижу, в рабочее переодеваюсь. А он в вагончик вплывает, так это, за притолоку придерживаясь, и к зеркалу. Меня при том при всем в упор не видит. Смотрит на самого себя в зеркало и говорит, строго так: 'Это что? Запой? Буду наказывать. Буду бить рублем!'
- А что... - пожал плечами Герман. - Закон один для всех.
- А барышня наша чегой-то у нас не выпивает? - посмотрел на Элис Леня. У нас здесь все стерильно, не сомневайтеся...
- Выпьешь глоточек? - взглянул на нее Герман.
- Чуть-чуть...
- Ну вот, а то не по-людски как-то, - Леня пододвинул ей соль и помидоры. - А вы гражданина-то мучить будете или просто так закопать решили, без затей?
- Да Господь с тобой, Леня, - взглянул на него Гурский. - Может, он и так все расскажет. Мы же, чекисты, не звери.
- Ну, дело ваше, конечно. Я это к тому, что если только лишь на психику давить, так и сумерек дожидаться нечего. Сейчас все равно уж ни души, почитай, вокруг нету. А яма свободная у нас тут рядом, на четвертом участке. Я провожу.
- А? - вопросительно взглянул Александр на Германа.
- Ну... а чего тянуть-то? - тот встал со скамьи. - Только вы все здесь посидите. Мы с Леней вдвоем сходим. Если он не кольнется, мы его опять запрем. А потом, чуть погодя, уже ты, Сань, с ним побеседуешь. Иначе уже. Как бы по-хорошему. Чтобы у нас маневр был - я злой, а ты добрый. А потом опять я.
- Слушай, - улыбнулся вдруг Адашев-Гурский, - а представляешь себе, если Джеки в записке номер квартиры напутала?
- Ну так что ж...- развел руки Герман. - Тогда, значит, промашка вышла. Тоже бывает.
- И он вообще совершенно посторонний человек...
- Не думай об этом. Леня, пошли.
- А вы, Саша, здесь что - работали? - Ве-ня налил себе немного водки.
- Ниггерил. Лет десять назад. Мне во Францию съездить нужно было, а денег ни копейки. Ну, Федор меня и взял 'негром'. На сезон. С весны по осень. Поребрики лить, памятники ставить, оградки, то-се... Он уже тогда тут бригадиром был, еще при Палыче.
- А Палыч - это кто?
- Владимир Палыч? Ну... Он личность легендарная. Маузер. Он здесь ворон из маузера отстреливал. Это вот все было его хозяйство. Потом передел начался, он погиб. Очень мощная была личность.
- Саша, а... - смущенно взглянула на Гурского Элис. - Здесь туалет - где?
- Туалет? Не хотелось бы говорить банальности, но... здесь туалет везде. Найди кустики какие-нибудь. Или вон, между могилок. Элис тихонько вышла из вагончика. Адашев-Гурский достал сигарету, закурил и задумался.
В вагончик вернулся Герман.
- Что-то ты быстро, - взглянул на него Адашев.
- Леня там его запирает.
- Ну?
- Конечно, никакой он не 'левый'. У меня и сомнений-то на этот счет не было. Мы его к яме подвели, он в нее заглянул, а там вода на дне. У него ноги и подкосились. Но молчит. Я его туда скинул, а Леня засыпать стал. Ну, тут его и прорвало. 'Не губите, - скулит. - Я не при чем. Они у меня комнату снимали'. Приехали, мол, в четверг вечером, поздно, с лялькой какой-то. Переночевали и утром рано уехали. А ему, мол, если кому про них скажет, яйца обещали отрезать. Ну, он и запирался перед нами до последнего предела. Я ему, конечно, приложил раза по почкам, чтоб наперед дурку гнать неповадно было. Сказал, мол, не верю, что больше ничего не знает. Но он, когда я ему из ямы выползти позволил, в ногах валялся, клялся, что правду говорит. Я ему еще час времени дал на раздумье. Сказал, что потом закопаю, если не расколется. Он вроде поверил. Герман налил себе водки и выпил. В вагончик вслед за Леней вошел крепкий, широкоплечий, русоволосый молодой мужчина.
- Здорово, - протянул он руку Гурскому и взглянул на Леню. - Кто это у вас там парится?
- Привет, Федя, - Александр пожал его руку
- Да так... - Герман тоже пожал Федору руку. - Придурок один.
- Еще глупей тебя, что ли? - Федор искренне засмеялся.
- Ну, не я же в контейнере сижу, - Герман закурил сигарету.
- Не зарекайся, - Федор присел к столу. - Чего пьете? Говно какое-нибудь?
- Обижаете, уважаемый... - Леня развернул бутылку этикеткой вперед.
- 'Дипломат', - чуть прищурясь, прочел Федор. - 'Флагман' лучше.
- А вот не скажи, - Леня посолил помидорку. - Я тут выпил 'Флагмана' давеча и чуть не отравился.
