- Бывает и ни одной мыслишки. - Валерий округлил выгоревшие брови, засмеялся. - Это от жары. Пройдет. Поправимо. Давай умно и талантливо помолчим.
Никита молчал, все сжимая пальцы на запотевшем стакане; его странно сковывало, сдерживало присутствие Валерия; даже представилось невозможным, что Валерий не знает того, что мучительно не отпускало его целый день, что они пьют пиво за одним столом, как будто это нужно было, и почти необъяснимое возникало раздражение, неприязнь к его смешливому самоуверенному голосу, к его загорелому подвижному лицу, которое казалось сейчас фальшиво-оживленным.
- А все-таки, - вдруг резко выговорил Никита. - Почему все-таки?
- Что 'все-таки'? - пожал плечами Валерий. - О чем речь? Что за вопросительные знаки?
- Нет, все-таки почему? - проговорил, злясь на Валерия, на самого себя, Никита. - Почему все-таки мы живем рядом с подлецами, знаем, что они подлецы, и считаем, что так и нужно? И вот спокойно стоим здесь и пьем пиво. И они тоже пьют чай или кофе. И все хорошо, все отлично. На это ты можешь ответить - почему?
- О, господи, помилуй! - сказал Валерий и скользящим жестом длинной руки чокнулся со стаканом Никиты. - Куда это тебя понесло, Никитушка? Что за пессимизм? Откуда такие мыслишки? - Он отхлебнул пиво, с аппетитным хрустом стад грызть соломку. - Что-то я сейчас далек от того, чтобы копаться в высоких категориях! А собственно, почему тебя угораздило?
- Все-таки ты гигантский мыслитель нашего времени, - сказал сумрачно Никита. - Это я понял. Вот это стало ясно. Еще в первый день. Лучше не отвечай. Лучше пей пиво.
Валерий, не обижаясь, ответил с полупоклоном:
- Благодарю. Нет, старик, мы все дружными рядами сражаемся со злом, которое, конечно, нетипично и вымирает, - заговорил он, делая притворно серьезным лицо. - Ты об этом, Никитушка?
- Да, если хочешь... - задиристо проговорил Никита. - Если хочешь, об этом! Но это не ответ. Это ерунда! Фразы твоего любимого профессора Василия Ивановича! Я это уже слышал.
- Какие ответы? Они ясны, как вот эта соломка! - Валерий покрутил шеей, вытянул книзу распущенный узел галстука, облокотился на стоику. - А что такое подлец? С какой стороны подходить к этому понятию? Какова же платформа? Наказывать подлецов, преследовать, искоренять и прочая? Тогда, простите меня, мы перейдем к методам зла, от чего упаси боже. Так? Если нет... - Валерий вздохнул и продолжал с легкой игрой красноречия: - Если нет, тогда, братец, хочешь или не хочешь, придется согласиться, что в мире существует более или менее равновесие. Появился Христос - его распяли. Но возникли ученики. Опять же равновесие добра и зла. В Австралии уничтожили всех хищников-сов, так кролики расплодились - спасу никакого нет. Пришлось снова разводить сов. Вульгаризатор я, а? Черта с два. И простите, пожалуйста! Появится Христос - ему снова начнут орать: 'Уксусу!' Так и будет. Жизнь - амплитуда маятника. Подлецы - и честные. Мерзавцы - и беззащитные чудаки. Таланты - и бездари. Борются, возятся, но уживаются. Так было, так есть. Когда этого не будет, тогда нас не будет. Все предельно ясно.
- Неужели? - сказал Никита. - Тебе все предельно ясно?
- Эт-то уже что - разъедающий скепсис, Никитушка?
Валерий поправил резинки на рукавах и весело, бегло оглядел постепенно заполняющийся павильончик - белели платья в неосвещенной глубине его, проступали лица над столиками, из сумерек бульвара доносились голоса, звучно скрипел песок под ногами входивших в закусочную. Все столики уже были заняты.
- Распространяемся о высоких материях, а достать две бутылки холодного пива - наиважнейшая проблема в жаркий вечер, когда народ попер. Однако попробуем... Где наша Людочка? - спросил он беспечно-игривым тоном, каким, видимо, разговаривал с женщинами, и, увидев обслуживающую павильон официантку, пригласил ее к столику решительным и вместе с тем ласковым наклоном головы. - Людочка, будьте любезны, - заговорил он мягко, когда она подошла, вся чистенькая, беленькая, в накрахмаленном передничке, светясь готовыми к шутке, чуть настороженными глазами. - Представьте, мы погибнем, если вы не откроете холодильник и не вытащите из того левого уголка еще две бутылки пива! Для директора Горпромбазаторгапошива. Вот для этого мальчика. Если нет, я готов взглянуть на физиономию вашего директора.
- Нет, я бы выпил водки, - внезапно сказал Никита. - Не пиво, а сто граммов! Терпеть не могу пива.
- Вот видите, что делается! - развел руками Валерий. - Он самоубийца-самоучка. Пить водку летом - это все равно что щеголять по улице Горького в тулупе. Ну так вот. Двести граммов и, конечно, бутерброды но годичной давности. И конечно, две бутылки пива. Антарктического холода. Вы нас вразумительно поняли, Людочка?
- Я поняла вас, мальчики. - Она, улыбаясь, закивала им, как давним знакомым, и отошла, покачиваясь на каблуках. Валерий посмотрел вслед ей, значительно поднял палец, говоря Никите с грустным восхищением:
- Какие девочки ходят вокруг нас! А мы, олухи, хлопаем ушами и дерем горло, решая никому не нужные проблемы! Чушь!
- Да, чушь! - ответил Никита. - Я с тобой не согласен. Чушь! запальчиво заговорил он, перебивая Валерия. - Даже потому, что похожее красноречие я уже тоже слышал. В Ленинграде слышал. На своем факультете. На дискуссиях. Океан слов. Монблан логики. Все знают! Абсолютно все. Готовы ответы. Ты говоришь, равновесие! Да? Значит, жизнь - это амплитуда маятника? Вправо, влево - равновесие. А как же тогда честным жить? Качаться на весах, поплевывая на все? Увидел гармонию мира на гастрономических весах! Если подлецы почувствуют равновесие, они всегда перевесят. Подлецы - это хищники, это твои совы! Некоторым это выгодно твоя философия! И, знаешь, эти хищники с удовольствием взяли бы тебя в свои теоретики! Предложи свои услуги - будут в восторге!
- Вот это выдал курсивом! - воскликнул удивленно Валерий и поправил резинки на рукавах. - Слова не мальчика, но мужа. Подожди...
И в ту же минуту он ласково ужаснулся, выказал улыбкой свои белые зубы подошедшей Людочке ('Ах какое вы золотце!'), ловко снял с подноса овлажненные бутылки пива, графинчик водки, разлил в рюмки и затем, опять провожая глазами заскрипевшую по песку каблучками Людочку, сказал:
- Так иди иначе - за скрип каблучков! Пока есть скрип каблучков в мире, все проблемы кое-как разрешимы. Ты прости меня, конечно, Никита, заговорил он, не без наслаждения отдуваясь после глотков холодного пива. Но я сдаюсь, я подымаю руки, я до одурения устал! А, хватит об этом! До тошноты надоело. Лучше поговорим о Людочке, например. Хороша, а? - Он отпил из стакана, засмеялся, взглянул на Никиту, но глаза Валерия не смеялись, только зубы блестели на загорелом лице. - А не о том, почему да отчего...
- Что 'отчего'? - сказал Никита, точно слыша и не слыша Валерия.
После выпитой водки не наступило облегчения, а стало как-то жарко, тесно; колюче сдавливало в горле, и необъяснимо для себя Никита все сильнее чувствовал едкое, тоскливое отчаяние от слов Валерия, от его спокойной ядовитой правоты и неправоты. И он с отвращением потянулся к графинчику с водкой, но не налил - заранее представил сивушный вкус, запах водки, и его замутило даже.
Поздний закат мерк, потухал за бульваром, за неоновыми буквами назойливо ползающих по крышам кинореклам, над шумящей на аллеях толпой, просачивался сквозь ветви в еще темный под тентом павильончик, черно-багровым пятном горел на влажном пластике стола, на стаканах с пивом, ало вспыхивал на запонках Валерия, зыбкими бликами окрашивал лица за столиками - и в этом освещении было что-то нереальное, отчужденное, зловещее, как в полусне. 'Зачем мы говорим все это? - подумал Никита. Все это бессмысленно и ненужно. А мать умерла. И Валерий знает, что она умерла, и я знаю: ее уже нет. Мамы нет... А все осталось как было, и никто не знал ее из этих людей. И мы вот здесь стоим в павильончике, пьем отвратительное пиво, водку, и я пью зачем-то, и закат над домами...' И Никита сказал вслух:
- Нет, не так! Совсем не так...
Разом рассеяв сумерки, зажглись вокруг фонари, загорелись матово-желтые шары в ветвях, электричество брызнуло среди листвы на аллеях бульвара; и под тентом павильончика как будто стало теснее, многолюднее, отчетливее зазвучали голоса, везде возникли молодые лица, нежно загорелые плечи девушек, спортивные безрукавки, летние платья; смешанно тянулись над столиками дымки сигарет; и Валерий, с любопытством оглядев своими яркими глазами освещенные столики, сказал:
