начали отрываться от рельсов зубчатые толстые колеса.
– Солидо-ол! – сквозь грохот донеслось до меня, и, выхватив из костра горячую банку, от которой сразу же задымились ватные рукавицы, я побежал на голос.
– Солидо-ол! Солидо-о-ол!
Я швырнул банку к подножию копра и побежал обратно. Четко и ясно, как выстрел, заглушив на секунду все звуки, стегнул по стальному пролету копра лопнувший стальной трос. Сталь о сталь ударилась так, что остов копра загудел, как камертон. Чудом удерживая три горячие, пыхтящие, вонючие банки, я побежал к копру. Замахали флажками сигнальщики, смолкли лебедки, все стихло. Я остановился и перевел дыхание.
– Давай, давай, чего встал! – крикнул было Витаха, но, оглянувшись на сигнальщиков, махнул рукой. – Ну и рожа у тебя!
– Думаешь, твоя чище? – огрызнулся я. – Кому солидол?
– Брось его, – лениво сказал кто-то из монтажников, посмотрел на копер и добавил. – Не идет, гад.
Копер не шел, он даже не шелохнулся. У его подножия пластами лежал вмиг похолодавший солидол. До выхода рудничного ствола его отделяли те же двадцать метров, ни на миллиметр меньше, двадцать метров стальных, дорого стоивших нам плит, с любовью и тщательностью уложенных в прошлую смену.
– Трос заменили? – спросил подошедший Вадим.
– Меняют.
– Разожгите несколько костров у основания копра. После того как его сдвинем, солидола не жалеть.
– Ладно, – кивнул Витаха и посмотрел на копер. – Действительно, чего ему, гаду, надо? Дорожка – хоть садись и катись. А он ни с места!
– Кабы во-он туда литров десять спиртишку, – указав на шахтный ствол, задумчиво произнес один из монтажников, – да приличный закусончик, да ящичков пять «жигулей», я бы его, заразу, один сдвинул.
Кругом засмеялись.
– За такое дело любой сдвинет, – серьезно согласился Витаха.
У подножия копра заполыхали дымные костры. По плитам медленно пополз расплавленный солидол.
– По местам! – приказал Вадим.
И снова завыли моторы, что-то заскрежетало, грохнуло, мелко задрожал башенный кран, взметнулось вверх пламя костров и сразу померкло, придавленное огромной тяжестью ожившего копра. Двинулся, родненький! Поше-ел!
Мотаясь, как челнок, между копром и костром, туда – рысью с банками в обнимку, обратно – в несколько прыжков налегке, я в короткие эти мгновения, сквозь заливающий глаза пот видел, как многие из толпы, сорвав шапки, широко раскрывали рты, но голосов слышно не было: стоял адский грохот, скрежет, вой напряженных моторов, резкие пронзительные звуки. Одна за другой лопались под тяжестью копра мощные стальные плиты. Витаха азартно заорал что-то, и на помощь мне галопом примчался монтажник, тот самый, который говорил о десяти литрах спирту. Теперь мы вдвоем мотались от копра к костру, потом еще прибавился кто-то, а громадина копра плыла и плыла в черном небе, в прямых лучах прожекторов, в скрежете, лязге, грохоте, в дымном пламени костров и людском напряженном внимании. В полдень копер стоял на месте, плотно закрыв черный зев ствола, уходящего куда-то вниз, в темные глубины земли. Мы присели у его подножия и закурили. У меня саднили обожженные руки, горело лицо. Вадим поздравил нас и передал, что по распоряжению директора комбината всей бригаде выплатят премию в размере месячного оклада.
– Что я говорил? – с вялой усмешкой отозвался мой напарник. – На это дело у меня нюх собачий.
На этот раз никто не засмеялся, даже Витаха не обронил ни одного слова, лишь молча взглянул на парня и глубоко, с наслаждением затянулся сигаретой.
2
В кафе было шумно. Я сидел за столиком в углу, недалеко от выхода. На сцене играли музыканты и неуклюже подпрыгивал на одном месте невысокий черноволосый паренек с микрофоном в руке. Над столиками плавал сизый табачный дым. Приехав в город, поболтавшись по проспекту и крепко продрогнув, я зашел сюда погреться, что-нибудь поесть и выпить. В ожидании официантки я разглядывал меню, обдумывая, что бы заказать. Отвлек меня от дела резкий мужской голос:
– Петру Ильичу слово! Петру Ильичу!
Я посмотрел в сторону, откуда донесся крик, и увидел поднимающегося из-за стола отца Юлии. Петр Ильич погрузнел, поседел еще более, но выглядел так же сурово и представительно, как и тогда, на палубе парохода «Серго Орджоникидзе». Он и его компания занимали несколько столиков, сдвинутых вместе, и, приглядевшись, я заметил среди незнакомых мне лиц Юлию. Она сидела рядом- с молодым человеком в очках, видимо, мужем. Я припомнил недавнее сообщение в газете о награждении орденами и медалями большой группы строителей за разработку и внедрение метода свайного фундирования на вечномерзлотных грунтах, в числе которых была и фамилия Петра Ильича, и понял, что это-то событие он и отмечает. После того как Петр Ильич сказал несколько слов, к нему со всех сторон потянулись руки с рюмками, донеслись поздравления и чоканье.
Я без аппетита съел принесенный официанткой бифштекс, выпил две рюмки коньяку, расплатился и направился к выходу. Уже одевшись, я подошел к стеклянной двери кафе и сразу увидел в зале Юлию. Она танцевала с отцом. Петр Ильич находился ко мне спиной и не мог меня видеть, но Юлия, я понял это по тому, как дрогнули ее тонкие руки, лежавшие на плечах отца, как вспыхнули ее глаза, меня заметила. Петр Ильич, склонив седую голову, сказал ей что-то, она улыбнулась в ответ, не сводя с меня больших посерьезневших глаз. Она смотрела и смотрела на меня, подходя в танце все ближе к двери, снова улыбнулась теперь уже мне (конечно же мне!), и я в ответ тоже улыбнулся. Отец снова сказал что-то, Юлия, видно, ответила невпопад, потому что Петр Ильич чуть приостановился, глянул на дочь и, что-то почувствовав, не торопясь, начал поворачивать голову в мою сторону. Юлия не сделала никакого движения, чтобы помешать ему, не потянула его в глубину зала, в тесный круг танцующих, она все еще смотрела на меня. И я тоже, как прикованный, стоял в дверях и не мог сдвинуться с места, хотя уже ясно ощутил на себе напряженный, вспоминающий взгляд ее отца. Я не смотрел на Петра Ильича, он был мне не нужен, я видел одну лишь Юлию.
Петр Ильич взял Юлию под руку и повел к своим столикам, в сизый табачный дым, в гам, в музыку, и скоро я потерял их из виду.
Я вышел на волю. Было как всегда сумрачно, холодно, горели фонари, и лад ними, не пропадая, стояли белые круги тумана.
3
Через несколько дней, вечером – мы только что успели поужинать и, полулежа на диване, вели очередное шахматное сражение – раздался телефонный звонок. Трубку поднял Вадим, как и обычно бывало, потому что тревожили звонками всегда его, и недовольно произнес: – Слушаю, – потом глянул на меня и протянул трубку.
Принимая трубку и не отрывая глаз от шахматной доски, где белые покушались на моего ферзя, я сказал «Да» и сразу забыл о шахматах. Звонил Петр Ильич. Он предложил мне встретиться и поговорить. Первым моим движением было бросить трубку, но, вслушавшись в голос Петра Ильича, я уловил в нем растерянные нотки. «Хорошо», – согласился я. Петр Ильич предложил мне приехать завтра вечером в ресторан «Арктика», он будет ждать за столиком, что под большим фикусом.
