поделаешь.
Целых три года пришлось ждать процесса, и на все это время Софья должна была совершенно отказаться от революционной деятельности – так строг был установленный за нею полицейский надзор. Перовская делала, что могла, чтобы и из этого «мертвого времени» извлечь возможно большую пользу. Желая подготовить себя к пропаганде среди крестьянства, она решила изучить фельдшерство и изучила его.
Зимою 1877 года начался наконец так давно ожидаемый «процесс 193-х», в котором вместе с Перовской были замешаны почти все члены кружка «чайковцев». Софья была оправдана, однако она сочла за благо перейти на нелегальное положение. Она занялась не столько пропагандой, сколько боевыми действиями: пыталась освобождать арестованных, разрабатывала планы самых лихих акций, а после знакомства с Желябовым всецело отдалась террору.
К чести Перовской, следует сказать, что в делах она решительно не берегла себя. Эта маленькая, грациозная, вечно смеющаяся девушка (поначалу она была именно такой, до тех пор пока ненависть, которую она в себе лелеяла, не исказила ее черты и не наложила на ее лицо печать уродства и преждевременного увядания, отчего она в двадцать семь – двадцать восемь лет казалась лет на двадцать старше) удивляла своим бесстрашием самых смелых мужчин. Природа, казалось, лишила ее способности чувствовать страх, и потому она просто не замечала опасности там, где ее видели другие. Впрочем, необыкновенная находчивость выручала ее из самых отчаянных положений. Особенно хороша она была тогда, когда приходилось изображать простых женщин – баб, мещанок, горничных. Она доходила в этих ролях до виртуозности.
Когда террористы рыли подкоп для взрыва царского поезда, они жили у мещанина Сухорукова. Сама Перовская на нелегальном положении звалась Мариной Ивановной Сухоруковой.
Однажды купец-сосед зашел к Сухорукову по делу о закладе дома. Хозяина не оказалось на месте. Перовской очень не хотелось допустить нежданного посетителя до осмотра дома, и, во всяком случае, нужно было оттянуть время, чтобы дать товарищам возможность убрать все подозрительное.
Она внимательно выслушала купца и переспросила. Тот повторил. Перовская с самым наивным видом опять переспрашивает. Купец старается объяснить как можно вразумительнее, но бестолковая хозяйка с недоумением отвечает:
– Я уж и не знаю! Ужо как скажет Михайло Иваныч.
Купец опять силится объяснить. А Перовская все твердит:
– Да вот Михайло Иваныч придет. Я уж не знаю!
Долго шли у них подобные объяснения. Несколько товарищей, спрятанных в каморке за тонкой перегородкой и смотревших сквозь щели на всю эту сцену, просто помирали от подавленного смеха: до такой степени естественно Софья играла роль дуры-мещанки. Даже ручки на животике сложила по- мещански.
Купец махнул наконец рукой:
– Нет уж, матушка, я лучше после зайду!
И наконец-то ушел, к великому удовольствию Перовской.
В другой раз буквально в двух шагах от дома Сухорукова случился пожар. Сбежались сердобольные соседи выносить вещи. Разумеется, войди они в дом, все бы погибло. А между тем какая возможность не пустить? Однако Перовская нашлась: она схватила икону, выбежала во двор и со словами: «Не трогайте, не трогайте, божья воля!» – стала против огня и простояла так, пока не был потушен пожар, не впустив никого в дом под предлогом, что от божьей кары следует защищаться одной лишь молитвой.
Однажды, впрочем, она попалась полиции: на свою беду, заехала в Крым, в Приморское, повидаться с матерью и почти тотчас была арестована и отправлена в столицу в сопровождении жандармов. Софья решилась бежать – она попросту воспользовалась избытком предосторожностей, употребляемых сторожившими ее жандармами, которые, не спуская с нее глаз днем, ночью в Чудове легли спать в одной с ней комнате, один – у окна, другой – у двери. В своем рвении они не обратили, однако, внимания, что дверь отворяется не внутрь, а наружу, так что, когда жандармы захрапели, Перовская тихонько отворила дверь, не обеспокоив своего цербера, и, спокойно перешагнув через него, незаметно выскользнула из комнаты. Прождав некоторое время в роще, она села в первый утренний поезд, не взяв билета, чтобы жандармы не могли справиться о ней у кассира. Притворившись бестолковой деревенской бабой, не знающей никаких порядков, она, не возбудив ни малейшего подозрения, получила от кондуктора билет и преспокойно доехала до Петербурга, тем временем как в Чудове проснувшиеся жандармы метались как угорелые, отыскивая ее повсюду.
Конечно, она была необыкновенная женщина… Жестокость граничила в ней с сентиментальностью. Так, несмотря на твердое решение бежать, она долго не приводила своего намерения в исполнение, пропуская очень удобные случаи, потому что во всю дорогу от самого Симферополя ей, как нарочно, попадались жандармы, что называется, «добрые», предоставлявшие ей всякую свободу, и она не хотела их «подводить». Только под самым почти Петербургом ей попались чистокровные церберы, которых она с удовольствием обвела вокруг пальца.
По натуре своей она была не «артистом революции», как выразился один из ее товарищей- террористов, Степняк-Кравчинский, ставший затем писателем и воспевший кровавые деяния свои и своих товарищей в романе «Андрей Кожухов» и других произведениях, а чернорабочим мятежа. Перовская принадлежала к числу тех личностей, приобретение которых всего драгоценнее для каких бы то ни было организаций, и Желябов, знавший толк в людях, недаром был в «необычайной радости», когда Софья Львовна формально присоединилась наконец к организации «Народная воля».
Трудно было найти человека более дисциплинированного, но вместе с тем более строгого. И Желябов знал: даже если с ним что-то случится, его страстная и унылая, опасная и деловитая, фанатичная, пылкая сожительница доведет до логического завершения ту страшную, почти неразрешимую, ту
Между прочим, Андрей Иванович как в воду глядел.
Цареубийство было назначено на конец марта. В декабре 1880 года народовольцы арендовали на углу Невского и Малой Садовой присмотренный Перовской дом и стали делать очередной подкоп к центру улицы для закладки мины. Готовились к покушению они очень основательно, но заканчивать работу пришлось в спешке: 27 февраля 1881 года полиции совершенно случайно удалось арестовать Андрея Желябова и Александра Михайлова.
В штаб-квартире народовольцев настала паника… Перовская исподлобья всматривалась в товарищей. Кажется, стойко держался только Кибальчич. Может быть, потому, что в нем было очень мало человеческого – все какое-то механистическое. А остальные… казалось, еще минута – и эти люди откажутся от своего плана и скроются в подполье на долгое время. Может быть, на годы отложат то, что должно совершиться вот-вот!
– Товарищи, – яростно проговорила Софья, – что случилось? Да, выбыл из строя еще один из наших смелых борцов за народную волю. Но мы привыкли к потерям, и потерями нас не испугаешь. Я становлюсь на место Желябова. Я – потому, что мне известны все планы Андрея, мы их вместе вырабатывали… Итак, за дело! Исаев, ты сегодня ночью заложишь мину на Садовой. – Она повернулась к Рысакову: – Вы с Фигнер, Кибальчичем и со мной сейчас же тут принимаетесь готовить снаряды. Метальщики будут нашим запасным полком, если сорвется взрыв. Завтра – завтра, первого марта, а не через месяц, как располагали! – мы совершим то, что должны совершить во имя блага народа. За работу, товарищи! За дело!
– Н-да, – устраиваясь за рабочим столом, сказал Кибальчич, – я рад, что Софья Львовна не растерялась. Обидно было бы упустить такой случай… А снаряды мои – сами завтра увидите – прелесть!
Несколько минут он молча резал жесть и сворачивал ее для устройства коробки, потом сказал Рысакову угрюмо:
– А заметили вы, Николай Евгеньевич, что наши женщины много жестче мужчин? Поглядите-ка, как Перовская, как Гельфман работают. Вы поглядите в их глаза… В них такая воля, что жутко становится.
В эту минуту открылась дверь и на пороге появился задержавшийся где-то Гриневицкий. Лицо его было бледно – конечно, он знал об аресте Желябова, – но спокойно.
