Отсюда, с чердака сарая, хорошо был виден соседний двор… а там немцы! В доме напротив повальный обыск!
Она перебежала чердачок и увидела на улице машину с пеленгатором.
Сунув пистолет под рацию, Лида забросала ее сеном, скатилась по шаткой лесенке, отволокла ее в угол, прибежала к Шевчуку, и он немедля отправил ее на запасную квартиру, к Георгию и Евгении Проволовичам. А между тем обыска у Левантович так и не было: кто-то из полицаев узнал учительницу, поручился за нее.
Фашисты в тот день так ничего и не нашли. Убрались восвояси. И Лида чуть позднее беспрепятственно перенесла рацию в коровник к Проволовичам.
Перенесла – это не совсем точно. Перевезла, да как лихо!
Обмотала аппарат клеенкой, да и затолкала в бочку. Сверху навалила кислой капусты – не просто кислой, а подкисшей, которая у Марии Левантович в погребе уж пображивать начала. Ничего, варили из нее щи, ели, да еще и похваливали – а что делать, есть-то что-то надо? Однако гитлеровские патрульные, которые остановили маленькую девушку в синем платьице, толкавшую тачку с неуклюжей бочкой, так скосоротились от запаха, что даже документов проверять на стали. Замахали руками:
– Schneller, schneller komm, schlampe! [4]
– Сами вы шлампы поганые, – бормотала Лида, улепетывая со всех ног и с наслаждением вдыхая спасительный запах кислятины.
Хоть рацию вывезли, Шевчук посоветовал Лиде остаться жить у Марии: бомба-де в одну воронку дважды не падает.
– А вдруг упадет? – буркнула Лида. – Не хочу я у нее оставаться.
Шевчук не в первый раз заметил, что Лида недолюбливает Левантович. Та была женщина высокая, яркая, языкастая, и над маленькой, хоть и хорошенькой, словно птичка, Лидой она откровенно посмеивалась.
– Бросьте-ка мне ваше бабство! – строго сказал Шевчук. – Где я тебе квартиру возьму? Думаешь, я дедушка Мороз – сунул в мешок руку и достал подарок?
К тому же, пояснил он затем, Лида вписана в книгу домовладения Левантович, а фашисты все эти книги тщательно проверили, когда искали рацию. Исчезновение жилички Левантович именно после этого дня могло бы навести на подозрения. Поэтому Лидия по-прежнему квартировала у Марии, но на радиосеансы бегала к Проволовичам, на улицу Калинина.
И вот Лида явилась к Шевчуку второй раз. Опять, значит, бомба, хоть и не в ту же самую воронку!
– Расскажи, как было дело? – попросил Шевчук. – Опять засекли пеленгаторами?
– Ну да, и с земли, и с самолета. «Рама» небось там все так же и висит. Я работала, вдруг Женя Проволович в дверь сунулась: «Фашисты!» Мы рацию в яму сунули, под доски, сверху сеном забросали, а питание в тайнике лежит. Потом я дала деру, а Женя к забору подошла – посмотреть, как там и что. Как раз соседей обыскивали, следующий дом на очереди – их, Проволовичей… Может, рацию и питание не найдут, иначе… конец всему.
Шевчук кивнул. Тайник был хороший – Георгий сделал у коровьих яслей второе дно. Что ж, если ясли были подходящим местом для младенца Иисуса Христа, то небось сгодятся и для батарей. Только бы не нашли. Только бы…
Если найдут, конец тогда не только радиосвязи, но и Проволовичам. Схватят, начнут пытать… Выдержат? Выдадут? Никто не знает, как поведет себя под пытками человек. А может быть, все-таки обойдется?…
– Ладно, – угрюмо сказал Шевчук. – Сейчас мы ничего поделать не можем. Надо ждать.
Лиду вдруг затрясло:
– Ждать? Не могу! Я должна узнать, что там с Женей и Гошей. Вернусь, ворвусь в сарай… если фашисты, подорву их гранатой вместе с рацией и сама взорвусь!
Шевчук аж пошатнулся, когда представил, что начнется в городе после такого. Как пить дать либо каждого десятого расстреляют, либо сожгут все прилегающие улицы. Или и то и другое. Девчонка с ума сошла. Сойдешь, конечно, от такой жизни, от беспрестанного напряжения. Это ведь не жизнь – ежедневное ожидание смерти…
Он набрал в ладони воды и что было силы плеснул в безумное, бледное лицо Лиды.
– Охолонись, – проговорил ледяным тоном. – Или по физиономии хочешь получить, чтоб истерику прекратить?
Лида как ахнула, так и стала, замерев.
– Вместо того чтобы чушь молоть, беги лучше на работу, – чуть мягче сказал Иван Яковлевич.
Лида снова ахнула. Она работала делопроизводителем в конторе. Совсем забыла, что надо еще и работать!
Надо. Да. И взять себя в руки надо.
Оттеснив Шевчука от умывальника, Лида уже сама поплескала себе в лицо воды, пригладила волосы.
Теперь Шевчук смотрел на ее румяную мордашку с удовольствием. Ей бы учиться, да по танцулькам бегать, да книжки про любовь читать. Ей бы парням головы кружить, а тут… Хоть бы выдержала. Хоть бы не сорвалась.
– Беги скорей, – вздохнул. – И поосторожней там! Без гранат, ладно?
– Я постараюсь! – пробормотала Лида, прыгнув с крыльца, чтобы не натоптать на чисто вымытых ступеньках. – Узнайте, что там у Проволовичей!
Ее все еще трясло, но щеки горели теперь уж не от страха – от стыда. Так позорно сорваться! Ну ведь знала, знала, на что шла, когда просилась на фронт, да не на передовую, а в тыл врага! Сколько уже пройдено, столько испытано – можно ли так дергаться? А ведь она еще с детства пыталась закалить свою отвагу, выдержку, бесстрашие. Чтоб ничего, ничего не бояться – как отец…
Отец у Лиды был личностью легендарной, хоть и не бог весть какой героической. Красавец, авантюрист, любитель женщин, вина и карт, Андрей Селиверстович Базанов редко бывал дома. «Везунчик, – печально называла его жена. – Кабы не был таким везунчиком, небось сидел бы здесь, а он все где-то там крыльями машет…»
Жизненный путь Андрея Базанова был окутан туманом… Да и что ему, птице высокого полета, было делать в сельце Редькино Калининской области? Тридцать изб, крытых соломой либо дранью, грязная улочка, вокруг леса?, до Волги километров семь, в школу детям бежать три версты… Глушь глухая!
Из этой глуши Лида и ее подружка Вера Иванова задумали однажды сбежать – отправиться путешествовать. Начали готовить припасы и прятать их в крапиве. Небось ушли бы в дальние страны, как собирались, да выдала… курица. Затеяла баловать – нестись не в курятнике, а невесть где. Младшая Лидина сестра Настя искала кладку, сунулась в крапиву, а там мешок с сухарями, нитками, иголками, пуговицами и еще каким-то необходимым барахлишком. Путешественниц остановили на старте.
– А ну как отец приедет, а тебя дома нет? – схитрила мама, отшлепав дочку, а потом пытаясь ее утешить. Упоминание об отце возымело действие.
На него, высокого, яркого, красивого, Лида была не похожа, но больше всего на свете мечтала сделаться похожей. Ради этого она готова была на все. Играла в драмкружке – отец похвалит. Пела под гитару – отец послушает… Мечтала сделаться летчицей. Из одной своей загадочной «командировки» – связанной с пребыванием в местах не столь отдаленных, что, однако, тщательно скрывала от детей обожавшая своего мужа Евдокия Базанова, – отец привез Лидочке летный шлем, и теперь она не расставалась с ним. Он прибавлял ей дерзости и смелости. Когда ее слишком уж начинали хвалить учителя за послушание и прилежание, Лида пугалась: как бы не сделаться тихоней! Чтобы ни в коем случае ею не сделаться, она нахлобучивала поглубже заветный шлем, вскакивала на последнюю парту в ряду и – посреди урока! – вдруг начинала маршировать по партам, широко шагая и выкрикивая в такт какую-нибудь речовку, чаще всего придуманную ею же самой вот только что:
Ша-гом, ша-гом, по ов-ра-гам,
