Министры -- хлыщи в шутовском колпаке,
В гербе -- вязальная спица.
Рейхсканцлер -- Дрикес, и титул его -
Граф Дрикес фон Дрикесгайзер,
А рейхсметресса -- Марицебилль, -
С ней не завшивеет кайзер!
Наш Кобес в Кельне воздвигнет престол:
Святыня -- в священном месте!
И кельнцы иллюминируют Кельн
При этой радостной вести.
Колокола -- чугунные псы -
Залают, приветствуя флаги,
Проснутся три святых волхва,
Покинут свои саркофаги.
И выйдут на волю, костями стуча,
Блаженно резвясь и танцуя.
И 'кирие элейсон'1 запоют
И возгласят 'Аллилуйя...'
Так кончила белая дама речь
И громко захохотала,
И эхо зловеще гремело во мгле
Под сводами гулкого зала.
------------
1 Господи, помилуй
23
ЭПИЛОГ
Слава греет мертвеца?
Враки! Лучше до конца
Согревайся теплотой
Бабы, скотницы простой,
Толстогубой девки рыжей,
Пахнущей навозной жижей.
А захочешь -- по-другому
Можешь греться: выпей рому,
Закажи глинтвейн иль грог,
Чтоб залить мясной пирог,-
Хоть за стойкой самой грязной,
Средь воров и швали разной,
Той, что виселицы ждет,
А пока и пьет и жрет,
Выбрав мудро жребий лучший,
Чем Пелид избрал могучий.
Да и тот сказал потом:
'Лучше нищим жить, рабом,
Чем, уйдя из жизни этой,
Править сонмом душ над Летой
И героя слыть примером,
Что воспет самим Гомером'.
Дополнения
* 1848-1856 *
Современные стихотворения и басни
МИХЕЛЬ ПОСЛЕ МАРТА
Немецкий Михель был с давних пор
Байбак, не склонный к проказам,
Я думал, что Март разожжет в нем задор:
Он станет выказывать разум.
Каких он чувств явил порыв,
Наш белобрысый приятель!
Кричал, дозволенное забыв,
Что каждый князь -- предатель.
И музыку волшебных саг
Уже я слышал всюду.
Я, как глупец, попал впросак,
Почти поверив чуду.
Но ожил старый сброд, а с ним
И старонемецкие флаги.
Пред черно-красно-золотым
Умолкли волшебные саги.
Я знал эти краски, я видел не раз
Предвестья подобного рода.
Я угадал твой смертный час,
Немецкая свобода!
Я видел героев минувших лет,
Арндта, папашу Яна.
Они из могил выходили на свет,
Чтоб драться за кайзера рьяно.
Я увидал всех буршей вновь,
Безусых любителей рома,
Готовых, чтоб кайзер узнал их любовь,
Пойти на все, до погрома.
Попы, дипломаты (всякий хлам),
Адепты римского права,-
Творила Единенья храм
Преступная орава.
А Михель пустил и свист и храп,
И скоро, с блаженной харей,
Опять проснулся как преданный раб
Тридцати четырех государей.
СИМПЛИЦИССИМУС I
Несчастье скрутит одного,
Другому не под силу счастье;
Одних мужская злоба губит,
Других -- избыток женской страсти.
Когда впервые встретились мы,
Ты чужд был щегольских ухваток
И рук плебейских еще не прятал
Под гладкой лайкой белых перчаток.
Сюртук, от старости зеленый,
Тогда носил ты; был он узок,
Рукав -- до локтя, до пяток -- полы, -
Ни дать ни взять -- хвосты трясогузок.
Косынку мамину в те дни
Носил ты как галстук, с видом франта,
И не покоил еще подбородка
В атласных складках тугого банта.
Почтенными были твои сапоги,
Как будто сшиты еще у Сакса,
Немецкой ворванью мазал ты их,
А не блестящей французской ваксой.
Ты мускусом не душился в те дни,
Ты не носил: тогда ни лорнета,
Ни брачных цепей, ни литой цепочки,
Ни бархатного жилета.
По моде швабских кабачков,
Наипоследней, настоящей,
Ты был одет,-- и все ж те годы -
Расцвет твоей поры блестящей.
Имел ты волосы на голове,
И под волосами жужжал победно
Высоких мыслей рой; а ныне
Как лыс и пуст твой череп бедный!
Исчез и твой лавровый венок -
А он бы плешь прикрыл хоть немножко.
Кто так обкорнал тебя? Поверь,
Ты схож с ободранною кошкой!
Тесть -- шелкоторговец -- дукаты копил,
А ты их в два счета пустил по ветру.
Старик вопит: 'Из стихов немецких
Не выпрял шелка он ни метра'.
И это -- 'Живой', который весь мир
Хотел проглотить -- с квлбасою прусской
И клецками швабскими -- и в Аид
